Барбара Морриган - Чудовище и чудовища

Конечно, бегство на запад не помогло забыться и не очистило сознание от болезненных воспоминаний. Зато ароматные настойки и полный отказ от какой-либо рефлексии хотя бы на время заглушили их. Ещё и приглашение тейна Вамэ пришлось как нельзя кстати – тяжёлый труд помогал очистить разум и постепенно стереть из памяти очертания прошлой жизни, а вместе с ней – и прошлые надежды, всю жизнь терзавшие Такуту своей несбыточностью.

Однако, только лишь он оставил мечты найти хоть крупицу того мира, которому сам принадлежал, судьба сыграла с ним вот такую нелепую шутку. Кто бы мог подумать, что именно здесь он наткнётся на следы женщины, что когда-то переживала то же, что и он?

Такуте нравилось вечерами устраиваться в приземистом кресле в комнате хинэ Хайму, жены тейна Вамэ, и открывать случайную страницу в плотном журнале, исписанном аккуратным почерком.

«Двенадцать, за что вы наказываете меня? Неужели я сотворила что-то настолько плохое, что живу теперь с этой ношей?

Вчера проповедник выставил меня на улицу. Сказал больше не появляться. Но где же мне теперь искать духовного единения с вами? Храм был для меня домом, но теперь и там мне нет места. А я ведь даже не пыталась заглянуть в его душу! Про него многое говорят, много плохого и грязного. И я часто замечала что-то в его глазах, но тут же отводила взгляд. Я не искала ничьих секретов! Это было лишь способом быть кем-то вне дома, встречать людей, которые меня не осудят. Но я снова ошиблась. Куда же мне теперь пойти?»

<���…>

«Иногда чужие мысли просто сводят с ума. Я не могу их не слышать, но не знаю, как с этим справиться! Хорошо, что я всегда могу спрятаться в тишине природы и побыть в одиночестве.

Часто думаю – кем бы я была без своего недуга? Да и как это вообще можно представить? Я ведь никогда себя не знала другой. Думаю, что я была бы окружена друзьями, и они бы смеялись с моих искромётных шуток. Я, конечно, не шутница, но, может, тогда была бы… А ещё продавала бы цветы! Помню время, когда могла это делать. Как же мне нравилось! Но кто будет покупать цветы у такого чудовища, как я? Вот, пытаюсь иронизировать над собой, но всё равно слёзы текут… До чего же я глупая.

Но самое важное, что я бы сделала, будь я обычным человеком – это пела бы песни! В Храме Двенадцати, на улицах, в нашей гостиной и прогуливаясь по берегу океана. Я ведь недурные стихи писала в юности. И куда всё это делось…

Но, будь я обычной, я бы не встретила своего мужа. Не написала бы этих бесконечных страниц, раскиданных по столу (не забыть наконец-то прибраться!). И… не знаю, что ещё могло бы быть хорошего. Могла бы сказать, что не была бы собой, но мне так часто кажется, что быть мной – это наказание…»

<���…>

«Сегодня перебрала свои старые тетрадки, вспомнила, как любила складывать рифмы в детстве, и решила всё же написать что-нибудь. Получилась даже целая песня. Жаль только, что никто её не услышит. А может, оно и к лучшему?

С трудом отрываясь от чтения заметок, в которые он с каждым днём всё сильнее погружался, Такута отправлялся в свою спальню на чердаке уже глубокой ночью, рискуя снова провести день в состоянии сонной мухи. Но ему было невообразимо интересно погружаться в мир совсем незнакомой ему женщины, которая на всё смотрела своим особым взглядом. Он испытывал радостное волнение, будто бы нашёл что-то очень ценное среди бесконечных песчинок на берегу.

В один из вечеров Такута спустился на первый этаж, когда на небе уже давно зажглись звёзды, а назойливые мотыльки принялись слетаться на свет фонарей на веранде. Неожиданно Такута обнаружил там тейна Вамэ, сидящего на ступеньках и перебирающего струны домбры.

– …Сколько бы, милый, ты книг о себе не писал, нужные стро… – старик запнулся, не попав по струне, – строки вовек, – он снова оступился и немного раздражённо закончил строчку, – вовек подобрать бы не смог! Тьма тебя разбери, проклятое ты корыто! – выругался он на притихшую домбру.

– А по мне, так хорошо звучит, – улыбнулся Такута, присев рядом с ним.

– О, а я тебя и не заметил, – спохватился старик, – я обычно при людях-то не играю. Никак уж мне не даётся это дело.

– Это ведь песня вашей жены, правда?

– Правда-правда, – кашлянул тейна Вамэ, – я вообще не любитель музыки, особенно эту дрянь, – он легко постучал пальцем по домбре, – в жизни бы в руки не взял! Но когда песни её нашёл, решил попробовать. Не знаю уж правда, как она бы их спела, но что-то пытаюсь придумать.

– Мне понравилось, – поддержал его Такута, – и песня хорошая.

Он принялся рассматривать звёзды над головой в то время, как старик снова вернулся к сбивчивому бренчанию и не совсем разборчивому бормотанию в такт.

– А ты чего не уехал-то? – спросил он после продолжительной паузы, – ячмень-то мы давно собрали, а ты всё тут околачиваешься.

– А вы когда-нибудь подводили своего друга? – тихо спросил Такута.

– Ну, было пару раз. Но друзья на то и друзья, чтобы не держать обид, – тейна Вамэ почесал в затылке.

– Может, обиды бы мне и простили, да только вот я сам не могу себя простить. Как будто моя жизнь была одной большой ошибкой.

– Больно сложные мысли у тебя, – фыркнул старик, – чего это ошибкой-то? И разве ж это повод не сбежать отсюда к человеку, который тебя там ждёт?

– Самое ужасное – это когда тебя ждут, но не верят в то, что ты на самом деле придёшь. Представляете, какую нужно было прожить жизнь, чтобы в итоге так и не появилось существа, которое могло бы тебе доверять?

– Так кто ж в этом виноват-то? – усмехнулся тейна Вамэ, – кто ж тебе мешал быть хорошим человеком?

– Когда тебя с самого детства приучают, что ты чудовище… хочется вообще никем не быть. Но пытаясь быть никем, я и остался ни с чем. Не сделал ничего хорошего и потерял всё дорогое.

– Ну ты и зануда! Едва пушок на рыльце вырос, а уже рассуждает о том, что жизнь кончена.

– Не кончена, – горько улыбнулся Такута, – просто она как будто бы не начиналась. Я так старательно гнался сам не зная за чем, что, кажется, пропустил всё остальное.