Далия Трускиновская - Времена цвергов [litres]

– Да, они могли хотя бы подать знак, – сказала Эрна.

– Могли. Но не подали. Я решил. Они понесут Тийне в Русдорф. Да. Понесут.

Эрна ничего не ответила.

– Я так решил, – повторил Рейнмар.

– Ваша милость, вы считаете, что предателей можно переделать?

– Нельзя… Но и прощать их нельзя. Ни за что и никогда.

Эрна кивнула.

Она понимала Рейнмара – темные альвы могли бы пригодиться и Русдорфу, и Бемдорфу, и всем окрестным деревням и городкам. Но так, как прежде, когда люди и темные альвы спокойно вели торговлю, уже не будет.

Поселить у себя племя предателей – опасно. Приползет цверг-разведчик откуда-нибудь из Артеи – и все, и они будут ему служить… Будут делать для людей тонкие иголки, свадебные ожерелья, выплавлять железо из руды, ковать ножи, прочные полотна для пил, а в один прекрасный день из их шахт полезут цверги.

– А когда они принесут Тийне в Русдорф – что потом?

– Пусть тащатся дальше, на юг. А я пошлю гонцов – предупредить соседей. Пройти через наши земли – пусть проходят. И пусть идут дальше – хоть до самого моря, хоть в море.

Темные альвы с трудом извлекли из ямы осла, и старший сам привел его к Рейнмару.

– Ваш, – сказал он.

– Наш, – подтвердил Рейнмар. И больше не произнес ни слова.

Он стоял на откосе, кутаясь в свой тяжелый плащ, придерживая его спереди левой рукой, но плащ чуть не сполз с плеча, и Эрна его поправила – тоже левой рукой.

– Носилки сделайте, – велела она.

– Сделайте? – Старший темных альвов не понял.

– То, на чем раньше руду носили.

– Раньше…

И тут он заплакал.

Эрна и Рейнмар смотрели на него с изумлением. Они и не подозревали, что темные альвы умеют плакать.

– Ну, хватит! – крикнул Рейнмар. – Эрна, отыщи Уве, может, он догадается, как им объяснить.

Когда Уве понял, для чего носилки, то сказал:

– Я сам.

Взяв с собой Имшица, он пошел искать два подходящих деревца. У старика был с собой топорик, и вдвоем они кое-как изготовили носилки. Эрна стояла рядом, готовая помочь.

Темные альвы столпились в отдалении, забравшись даже не под тенистые кроны деревьев, а прямо в развесистые еловые ветки, смотрели, переговариваясь. Кое-кто, опустившись на корточки, рылся в земле, вытягивал корешки, пробовал их на вкус.

Эрна знала, какая это сомнительная радость – жевать жесткие корни. Те, которые пытались съесть темные альвы, еще следовало долго варить или, на худой конец, связками, обернув в листья, запекать в углях. Этому Эрну выучила Шварценелль.

Наконец к носилкам подошла альва с маленьким на руках.

– Зачем? – спросила она.

– Девушку похоронить, – и, видя, что его не понимают, Имшиц объяснил попроще: – Унести и зарыть в землю.

Темная альва и этого не уразумела. Тогда Имшиц, видимо, имевший внуков и привыкший терпеливо объяснять им все просто и доходчиво, опустился на корточки, вырыл щепкой ямку и показал темной альве:

– Вот сюда положим бедную Тийне, в землю, в землю…

Альва вскрикнула и пустилась наутек.

– Дура! – крикнул вслед ошарашенный Имшиц. – Нет, что за дура?!

– И точно дура. Решила, что ты собрался ее живую в землю закопать, – буркнул Уве. – Сейчас всех своих перебаламутит.

– Слышишь?

– Слышу. Галдят. Ну, теперь на них рассчитывать нечего. Как же быть-то? Не смотри на меня так, я Тийне тут не оставлю. Живая не перебралась в Русдорф – хоть мертвая будет наша. Связывай носилки, приспосабливай одеяла, чепрак с Тийниного осла, что-нибудь придумаем.

– Вот что можно сделать, – сказал Имшиц. – Передние ручки носилок прикрепить к ослиному седлу, а уж задние нести по очереди. Твоя левая рука, да мои две, да Эрнина левая на подхвате – дотащим! Мы так на войне раненых возили.

– Верно! Дотащим!

С немалым трудом Уве, Эрна и Имшиц соорудили устройство для переноски тела, а потом уложили и привязали Тийну.

– Тяжеленькая, – ворчал Имшиц. – Хорошо выкормлена.

Рейнмар молча смотрел на эти хлопоты.

– Я поскачу вперед, – сказал он. – В Гремштаде найму телегу и вернусь. Оттуда же пошлю гонцов в Шимдорн, пусть высылают навстречу нам другую телегу. Имшиц, отдохни малость и готовь обед.

– Телега – это хорошо, – мечтательно произнес старик. – Навалить туда сена побольше – и поедешь, как невеста на семи перинах брачного ложа. Садитесь вот тут, на холмике, а я сейчас остатки каши разогрею, ветчинки туда настругаю, не пропадем!

Имшиц ухитрялся в обычную ячменную кашу добавлять собранных на обочине травок, выдернутых чуть ли не наугад корешков, и она приобретала совершенно особый замечательный вкус. Эрна все время пути наблюдала, как он стряпает, но так и не поняла секрета.

– Ветчину-то побереги, – сказал старику Уве. – Пока еще до гремштадской харчевни доберемся. Его милость-то во весь опор поскачет, и то – хорошо, коли к ночи доедет, а мы-то – шажком, шажком. На ужин побольше оставь.

Имшиц раздал деревянные тарелки.

– А что, правду ли умные люди говорят, будто эти цверги – древнее зло? Кто-то их разбудил, и они из земли полезли? – спросил он. – И потому они обратно в землю возвращаются?

Он вот что имел в виду: после того, как цверги с альвригами захватили Шимдорн, а потом их оттуда выгнали огнем и мечом, осталось множество скорченных трупов. Валялись они в норах под замком и в старом подвале. Сперва всем было не до них, но когда решили наконец стащить мертвецов в общую яму и засыпать известью, нашли не тела – а вроде тех сетчатых туловищ, которые бывают, когда женщины вываривают озерные огурцы, чтобы получились мочалки или набивка для тюфяков. Плоть цвергов исчезла, словно ее втянула в себя земля. После этого Имшиц ни одного цверга не встречал, ни живого, ни мертвого, но он знал, что сейчас в пещерах Бервальда полно этих страшных покойников, и ему было любопытно.

– Похоже на то, – ответил Рейнмар. – Да только я не буду сидеть рядом с мертвым цвергом и смотреть, как его земля всасывает. Вряд ли это очень приятно видеть.

– Брр! – согласился Уве, а Эрна фыркнула.

Когда опасность миновала, можно и пошутить, думала она, и прекрасно, что любимый шутит, держит ложку в левой руке, ест кашу, как лесоруб, с утра до вечера работавший топором, и лицо у него словно бы разгладилось…

Темные альвы издали смотрели на людей и совещались. Потом у них возник спор. И наконец молодая альва, прижимая к груди маленького, побежала к пригорку. Солнечный свет был ей неприятен, она морщилась, но не уходила в тень, а в десяти шагах от костерка, на котором Имшиц разогревал кашу, опустилась на колени и поползла к людям.

– Чего тебе? – сердито спросил Уве.

Она посадила своего маленького в траву и показала сперва на тарелку Уве, где еще оставалось немного еды, потом на рот малыша.

– Голоден он, что ли? – Уве, хмыкнув, протянул ей тарелку, она взяла на палец немного каши и дала маленькому слизать.