Владимир Ильин - Коронный разряд [litres]

Я ошарашенно посмотрел на девушку.

– Что-что ты сделала?.. – уточнил я.

– Выкинула. В мусорную корзину, – отвернулась она к окошку.

– Артефакт за три миллиарда?

– Сколько?! – пискнула она, повернувшись.

– А-чу-меть, – уронил я лицо в ладони. – То есть ты всю неделю страдала зря?!

– Чего?!

– Молодежь, вы не могли бы потише?! – рыкнул ироничный голос.

Должно быть, забавно слушать планы по собственному убийству… Особенно когда орудие, как оказалось, выкинули.

– Три миллиарда, женщина!.. – прошипел я возмущенно. – В урну!

– Я не хотела тебя им убивать, – поджала она губы.

– И где ты его выкинула?

– Возле ка… Где надо, там и выкинула.

– Ты когда-нибудь меня убьешь, – покачал я головой.

– Ну уж извини, что не убила раньше!.. – язвительно прошипела она.

– В общем, как знал… – махнул я рукой. – Нельзя вам, женщинам, верить. Даже в деле собственного убийства! А я так старался! Даже Борис Игнатьевич поверил!

Ника обиженно насупилась.

– Ладно, будем действовать по первоначальному варианту, – вздохнул я.

Девушка настороженно покосилась.

На лице же моем проступала улыбка – будем верить, достаточно безумная и безбашенная, как и весь план длиною в три года.

Хотелось, конечно, как проще, но…

– Максим? – осторожно уточнила Ника. – Максим, у тебя опять глаза светятся…

– Ощущение твердой поверхности под ногами дарит чувство ложной безопасности, – произнес я ей доверительно, поднимаясь с места.

А небо за иллюминаторами начало покрываться черным покровом туч – вестником близкой грозы.

– Никто не знает, как высоко и больно придется падать – даже двухсотлетние князья.

В конце пути всегда есть место самым главным словам и искренним эмоциям. Еще немного – и все равно не останется свидетелей, слухов, пересудов и чужого мнения. Время скомкается до размера технического термина «крушение самолета», и никто не станет разворачивать полотно событий, чтобы разобраться в чужих страхах и страстях.

– Максим, я не хочу умирать, – просительно посмотрела Ника снизу вверх.

Разве можно винить за это честное и простое желание?

– Не беспокойся, – ободрил я ее улыбкой, – все будет хорошо.

– Мы не разобьемся? – был полон надежды этот взгляд.

– Обязательно разобьемся, – встал я в проходе, краем глаза наблюдая, как медленно поднимается со своего места старый князь Шуйский. – Но у тебя еще есть шанс послужить императору.

– Но я не хочу!

– Тогда вот тебе пуговица, – оторвал я от рубашки вторую по счету сверху и протянул ей, – проглоти.

Ника посмотрела на пластиковый кругляш в моей руке с опасливым благоговением, но все же сжала его в пальцах, и затем, прикрыв глаза, переместила в рот.

– Считается, что она приносит удачу, – пояснил я ей.

Взгляд девушки изменился на недоуменно-растерянный.

– А она не волшебная?

– А я разве сказал, что она волшебная? – недоуменно взглянул на нее.

Иногда Ника такая наивная…

– Ты охренел?!

Вот, уже и бояться раздумала.

– Отнюдь! – И сделал шажок в сторону замершего за семь рядов от нас князя.

Тот задумчиво склонил голову, сложив руки за спиной, словно к чему-то прислушиваясь.

– Стой на месте, покойник!.. – зашипела позади Ника.

– Прости, но меня ждет очень злой медведь.

– Ой, – опомнившись, пискнула она и вжалась в кресло.

– С твоей стороны будет очень любезно обеспечить целостность самолета, пока мы с ним разговариваем, – уделил я ей еще одно мгновение.

– Н-но, я не смогу…

– Тогда просто никуда не уходи, – хлопнул я ладонью по подголовнику рядом с собой и спокойно двинулся к неизбежному.

Неизбежное не торопилось навстречу. Неизбежное вообще чувствовало себя абсолютно спокойно, как полагается почти бессмертному существу в его второй ипостаси. Даже артефакт, стоимостью которого умудрились поднять капитализацию подмосковной свалки до уровня золотоносного прииска, не смог бы причинить ему фатальный ущерб. Но дело не в том, чтобы убить.

– Я узнаю эту Силу… – с толикой брезгливого удивления поведал старый князь, вслушиваясь в раскаты близкой грозы.

– Тогда подчинись, – доброжелательно подсказал я решение, сокращая расстояние между нами.

Шуйский фыркнул, неторопливо убрал руки из-за спины и повел плечами. Сила Крови легко отозвалась на его призыв, стегнув по свидетелям своего появления ощущением древнего ужаса, всплывшего в ложной памяти, и кислым привкусом железа во рту, словно от крови. Под громкий шелест осенней листвы, которой неоткуда тут было взяться, реальность вокруг князя исказилась, расчертившись десятком ложных теней, пытающихся соткаться в силуэт огромного зверя. Настолько огромного, что он никак не мог проявиться целиком в узком замкнутом пространстве самолета.

– Не влезает, да? – посочувствовал я в то мгновение, пока недоумение на лице Шуйского сменялось злостью.

А в следующую секунду обшивку самолета разорвала первая молния, перетянув ослепительно-ярким хлыстом через его тело. И еще одна, снова, ослепляющим и оглушающим разрядом, догоняя и стегая убегающий и дрожащий от страха самолет. Молнии били рваными рывками, раздирая обшивку и позволяя азартно завывать потоку ветра, ворвавшемуся в салон вслед за ними. Из отсеков над пассажирскими сиденьями выпали кислородные маски, принявшись раскачиваться, словно обреченные сектанты посреди безумного ритуала, сотканного из грохота и света.

Близкие вспышки впечатывались в радужку глаз черными полосами, которыми будто бы была перевита фигура князя в истерзанной, пережженной одежде. Но сам Шуйский все еще стоял на ногах, вперившись в меня безумно-ненавидящим взглядом. На краях его пальцев пытались сформироваться ядовито-зеленые капли, но очередной удар атмосферного электричества ломал технику, пережигая потоки чужой Силы.

– Подчинись! – перекричал я близкий раскат.

«Никогда…» – прочитал я по губам ответ.

– Я держу! – отчего-то донесся через рокот схватки панический Никин голос.

Я недоуменно оглянулся, чтобы через пару-тройку секунд, пока мельтешение вспышек в глазах исчезло, с удивлением цокнуть языком. Нет, деструктивные способности этой барышни были известны и ранее… но увиденное на какое-то мгновение повергло меня в изумление.

Через три ряда кресел позади прежней обстановки салона просто не существовало – был виден только настил пола и ребра жесткости на стенах и потолке, составлявшие хребет самолета. Да и те словно погрызенные, закрытые подвижной взвесью песка и пыли, наполнявшей хвостовую часть целиком, в самом плотном месте которой скорее угадывался, чем был виден силуэт девушки.

А все, что пока уцелело далеко позади нее и рядом со мной, прямо на глазах обращалось в прах – словно не настоящее, сделанное из песка и ныне рассыпающееся под порывом ветра. В пыль и песок обращались кресла, электроника подголовников, пластик стен и потолка, вытягиваясь подвижными лентами в сторону Ники, закручиваясь коконом вокруг нее, – и уже оттуда растекались приливными волнами в сторону прорех и пустот, выжженных молнией, собирая обреченный борт в единое целое и позволяя ему нестись сквозь небо дальше.