Владимир Ильин - Коронный разряд [litres]

И мысль – та самая, с которой начался нелегкий путь в это место, сухая и констатирующая истину: «В интернете ничего нет».

Потому что то самое «есть» – оно только на бумаге, внутри картонных упаковок с завязками, которыми заставлены стеллажи.

Секреты недолго остаются таковыми, если их можно скопировать на компактный носитель и пронести через проходную. Тайна должна иметь вес и объем, чтобы ее незаметно не унесли.

– Один момент. – Борис Игнатьевич выудил из внутреннего кармана бейджики пропусков и нацепил моим людям на карман рубашки. – Пропуска с высшим уровнем доступа. Возможные вопросы можете смело адресовать ко мне, – вздохнул он, критически оглядывая ровность пластиковых прямоугольников с фотографиями.

Не удержался и все же легонько поправил один из них.

– Архивы в полном вашем распоряжении, как мы и договаривались. Это особая секция, в общую я проведу исполнителей завтра, – махнул он рукой в противоположный от нас край зала.

Интересно, насколько огромен общий зал, если особый с трудом охватывается взором? С досадой приходилось признать, что запрошенные сутки – непростительно мало. С другой стороны, скромнее надо быть.

– Благодарю, – ответил я, переводя взгляд с полки на полку, с укладки на укладку – отмечая то иной цвет папок, то настоящие контейнеры вакуумной упаковки, размещенные среди обычных бумаг.

Как много интересного там, должно быть, дожидается своего часа…

Китайцы, подчиняясь разрешающему кивку, синхронно повернулись налево и бегом умчались в самое начало архива. Для их таланта полезна систематичность запоминаемых сведений.

– Быть может, изволите полюбопытствовать лично? – пригласил Милютин жестом, указывая на тихое и безлюдное пространство, манящее сокрытым в нем: будто пещера сокровищ, наполненная слитками исключительно в тонну весом – забрать все не представляется никакой возможности, но вот прикоснуться…

Вернее, он так полагал. У меня же все эти ценности без особой суеты грузились в безразмерные трюмы китайского производства и через два дня должны были оказаться на родине. Но, опять же, важно быть предсказуемым.

– Не откажусь, – вновь отметил я подозрительную любезность.

Меня в договоре не было.

– Разумеется, если после вас обнаружатся средства слежения и записи, случайно оброненные из кармана…

– Такого не будет, даю слово, – буднично ответил я.

– Не сомневаюсь, – сложил он руки за спиной и невозмутимо посмотрел куда-то вверх.

Явно предлагая мне самому найти то, что мне может быть интересно.

Что может быть интересно человеку? В первую очередь он сам – так что идти мне к стеллажам, озаглавленным буквой «С». Минут десять понадобилось, чтобы признать, что, по мнению ведомства, моя персона не настолько велика, чтобы хранить данные о ней в особой секции.

– Возмутительное пренебрежение к будущему императору, – проворчал я, перебирая папки с другими Самойловыми.

Вот род отца тут был, но эти документы можно будет прочитать позже, в спокойной обстановке. А пока заняться тем, что от меня ожидают во вторую очередь.

Прогулка до двух стеллажей с гербами княжеского рода Юсуповых не заняла много времени. Вот такие вот у меня официальные предки – скептически оглядел я уходящие на десятки метров вперед полки – сама непогрешимость. Потому что стеллажи были абсолютно пустыми – выметенными до последнего листика, будто ничего тут не хранилось и заготовлены они были просто из надежды, что когда-нибудь тут появится хотя бы что-то на могущественный клан.

Честно говоря, пришел сюда с определенными ожиданиями – с желанием посмотреть на ранние фото матери, которые обязаны храниться в деле. В прессе и в сети ее изображений попросту не было – только текстовые обзоры, коллективные фотографии, где ей, как младшей жене, полагалось место в последнем ряду, за широкими спинами остальных. А тут такое – невольно вырвался вздох разочарования.

– Тяжело быть отверженным? – донесся участливый голос Бориса Игнатьевича.

Я повернулся – стоит полковник, заложив руки за спину, и смотрит без злорадства, даже с сочувствием.

Видимо, мое происхождение не составляет для него ни малейшего секрета, а мое желание тут быть определенно связывается с этим фактом. Вот и славно – пусть смотрят в эту сторону, а не на китайцев.

– Вы убрали все бумаги, – констатировал я.

– Там нет ничего, что вам поручено отыскать, – направился он ко мне неспешным шагом.

– Все мы можем ошибаться.

Борис Игнатьевич остановился рядом, оглядывая пустые полки задумчивым взглядом.

– Вы знаете, да. Я ошибся, – повернулся он ко мне. – Приношу извинения.

– Бумаги будут возвращены?

– Безусловно. Сегодня же, после того, как мы уйдем. Я компенсирую задержку увеличением срока пребывания ваших людей в этой секции.

– Славно. – Я продолжал стоять на месте.

– С другой стороны, бумаги по Юсуповым можно изучить прямо сейчас, если вы пожелаете. Они недалеко.

– Это было бы любопытно, – обозначил я осторожный кивок.

– А вы уверены, что они вам помогут? – спросил он вкрадчиво.

– У меня есть поручение, и я намерен…

– Бросьте, Максим Михайлович, – смотрел он теперь даже с некой отцовской заботой, – поручение тут уже ни при чем. Вы, как и я, не чужды простым эмоциям. А что может быть проще, чем желание справедливости?

– Боюсь, я не совсем вас понимаю.

– Максим Михайлович, наше знакомство началось довольно скверно, – улыбнулся он извиняющееся. – Ужасно началось, если быть откровенным. Я был излишне резок и вел себя неподобающим образом, о чем искренне сожалею, будьте уверены. В моей долгой практике, увы, было много случаев, когда я позволял себе вспылить, и судьба частенько наказывала меня за это. В оправдание своего тяжелого характера, хочу отметить, что многие из тех, с кем знакомство не задалось, впоследствии стали моими искренними друзьями. Поверьте, сегодня я желаю вам только помочь.

– Я не наблюдаю этого стремления, – демонстративно провел я рукой по ближней полке.

– Это от молодости, уж простите за откровенность человека, годящегося вам в отцы, – вздохнул он. – Вам может показаться, что голое знание и правда, которые вы надеялись тут обрести, способны что-то изменить в этом мире. Это не так.

– А как же честь?

– Честь трактуется в пользу рода, – покачал он головой. – Нормы морали меняются, границы допустимого размыты до зыбкого, еле уловимого состояния. Правила, установленные аристократами для самих себя, от поколения к поколению подвергаются правкам. Многие считают нас жестокими сатрапами, но без нашего существования дворянство творило бы, что захотело. Мы – это единственный механизм, который не дает кланам разорвать государство на вотчины, а людей – закрепостить. Мы – это честь, – говорил он даже искренне.