Анатолий Бочаров - Рыцарь из Дома Драконов [litres]

Гайвен повернул голову в его сторону – и долго, очень долго молчал. Айтверну показалось, что принц и вовсе никогда не заговорит, когда тот произнес:

– Ты, по крайней мере, честен.

– О да. Чего не отнять, того не отнять.

– Мне бы полагалось тебя ненавидеть, – вдруг задумчиво сказал Гайвен. – Я ведь не путаю ничего… Если тебя презирают, в ответ полагается ненавидеть, верно? Никак, Артур, не могу понять, с чего оно так повелось, но раз уж принято, значит, надо. Откровенность в ответ на откровенность – у меня это так и не вышло.

– Я не презираю вас, сэр. Раньше – презирал, отрицать это было бы бессмысленно. Но сейчас – нет. Впрочем, если вы полагаете, что должны меня ненавидеть, то остаетесь целиком в своем праве. На вашем месте я бы охотно себя ненавидел.

Ретвальд невесело усмехнулся:

– Я же сказал: не могу. Кроме того, глупо ненавидеть человека, благодаря которому я скоро сяду на отцовский трон. Или не сяду, но все равно окажусь к нему ближе, чем был бы, не прими ты мою сторону. – Он сжал губы, как перед броском в пропасть, а потом произнес: – Надеюсь лишь на одно. На то, что ты знаешь что делаешь.

– Я знаю что делаю.

– Что ж, рад слышать. И вот еще что, герцог. Вы вернетесь из этой вылазки, причем живым. Только попробуйте погибнуть. Я лишу тогда вас всех ваших земель и титулов.

– Не советую вам этого делать, сэр, – ведь тогда мои проклятия достигнут вас даже из самой глубокой преисподней. – Артур расхохотался. – Можешь не сомневаться, я вернусь. Я еще должен напиться вусмерть на твоей коронации.

Они обменялись улыбками – скорее, вымученными, чем полными настоящего веселья. Настоящее веселье едва ли было уместно в этом зале. После всего, что было сказано, после всего, что предстояло сделать, и перед взорами древних королей.

Потом Гайвен сказал:

– Иди. И даже не вздумай проиграть.

– Не проиграю. Стал бы я уходить, если бы считал, что дело безнадежно. Выпейте за мою удачу бокал вина, государь.

Гледерик Первый из дома Карданов, король Иберлена, расположился в одном из просторных залов своих апартаментов, в самом сердце Тимлейнской цитадели. Гледерик сидел у ярко горящего камина, опустившись в уютное мягкое кресло и положив на колени массивный фолиант с тяжеленной обложкой и толстыми пожелтевшими страницами, порядком обтрепанными по краям. Он уже много часов подряд провел за чтением этой книги, лишь изредка отвлекаясь на то, чтобы полюбоваться на языки пламени, поглядеть в окно и привести мысли в порядок.

Ночь выдалась ясная и свежая. За окном горели звезды, и светила полная луна, выглядывающая из-за темной громады юго-восточной башни. В бойницах и на стенах, где несли караул стражники, перемигивались огоньки. В такую ночь сесть бы на берегу реки, на зеленой лужайке, разжечь костер, достать выпивку и закуску, собрать приятелей и подружек, да еще, пожалуй, музыкантов – без музыкантов в таких делах никак, – чтобы барабаны гремели и скрипки мурлыкали. Плясать, смеяться, пить, пока эльфы не начнут мерещиться, а потом найти какую-нибудь славную девчонку, обязательно чтобы волосы у нее были черные и густые, и глаза задорно горели. А под утро, пока петухи не запели, рухнуть в стог сена и дрыхнуть, не помня собственного имени.

Гледерик Брейсвер усмехнулся. Бывали у него славные ночки, и бывали у него славные деньки. Бывали в прежние времена, когда молодого наемника, сбежавшего из родного дома, обокрав при этом до нитки собственного отца, мотало по всем Срединным Землям, занося с востока на юг, с юга на запад. А Срединные Земли в ту пору полыхали в огне. Либурнский король сражался не на живот, а на смерть с собственным старшим сыном, вознамерившимся примерить корону; надменные аристократы Паданы не желали примириться ни между собой, ни с Аремисом. Эринланд и Гарланд рвали друг друга в клочья, дарнейские корсары стремились закрепиться на тарагонских берегах, бритерские таны резали всех, до кого могли дотянуться, а еще захлебывались кровью в очередной тамошней междоусобице изумрудные астарийские равнины. Никакого мира. Нигде – никакого мира. Хорошее время для таких, как Гледерик, – он прекрасно понимал, что время хорошее, и не упускал его.

Он бродяжничал по разным землям, нигде не задерживаясь надолго. Поступал на службу к первому попавшемуся лорду, втянутому в очередную свару с каким-нибудь другим, ничем от него самого не отличавшимся лордом, и дрался – мечом, топором, стрелял из арбалета, без разницы. Просто дрался, учась делать это хорошо. Как следует, чтобы потом пригодилось.

Брейсвера еще на родине научил владеть оружием живший в одном с ним квартале престарелый ветеран, которому Гледерик за это помогал управляться по дому. Теперь осталось лишь закрепить полученные умения. Начав это делать, он скоро потерял счет сражениям, в которых участвовал. Выигранным или проигранным – не имело значения, Гледерику было безразлично, одержит верх или потерпит поражение его очередной наниматель. Он забывал имена этих нанимателей сразу же, как заканчивался срок его контракта. Иногда его просили остаться, обещая повышение в звании и увеличенное жалованье. Он со смехом отказывался. Нигде не задерживаться, не привыкать ни к местам, ни к людям – таким был его принцип.

Впрочем, к людям Гледерик и без того не привыкал. Друзей у Брейсвера не было, правда, если находились люди, почитавшие своим другом его, – он не стремился их в этом переубедить. Все было легко и просто – он жил, наслаждаясь каждым ударом сердца, был среди первых в любом сражении, водил людей за собой прямо на вражеский строй, опрокидывал неприятельские шеренги, рубил и резал. Да, люди охотно шли за Гледериком, чувствовали в нем человека, совершенно не боявшегося смерти, да что там: не верившего в смерть. Когда идешь за таким человеком, и сам ничего не боишься. Он быстро дослуживался до офицера везде, куда бы ни попадал. И никогда офицерским чином не дорожил.

Со дня, когда глупый пятнадцатилетний мальчишка покинул отчий дом, прошло почти десять лет. Десять веков.

Гледерик стоптал сапоги на тысяче дорог, ночевал на тысяче перекрестков. Он был посвящен в рыцари – и стал дворянином. Любил десятки женщин и убил сотни мужчин. Брал от жизни все, что мог взять. Всегда шел вперед. Только вперед. Ему больше некуда было идти.

В Эринланде он стал невольным героем истории, едва не сотрясшей основы мира.

В Падане смотрел, как тамошние вельможи рвут на части некогда великое королевство, и обагрил свои руки кровью людей, которых, возможно, не должен был убивать.

В Тарагоне стоял у тронов владык.

А год назад его чуть не убили.

Войско одного лумейского графа, которому тогда служил Брейсвер, было полностью разгромлено в жаркой битве. На поле боя тогда воцарился настоящий хаос. Под Гледериком убили коня, он сражался пешим, орудуя коротким мечом, покуда какой-то громила не саданул его со всей дури по шлему. Брейсвер не устоял на ногах, упал в чавкающую осеннюю грязь. Его победитель уже замахнулся топором, намереваясь добить, но Гледерик слегка приподнялся, превозмогая адскую боль в черепе, и подрезал противнику сухожилия. Тот рухнул на землю, в падении ударив топором. Гледерик чудом успел увернуться. Он откатился и насквозь проткнул врага мечом – и только он это сделал, как откуда-то сверху на него тяжело повалился умирающий воин: свой, чужой ли – черта с два разберешься. От удара у Брейсвера вышибло дух, и он отрубился. Надолго, потому что когда он пришел в себя, шум и грохот, до этого раздиравшие мозги, стихли. Воцарилась тишина – совершенная и абсолютная. Сражение закончилось. Вообще все закончилось, подумал тогда Гледерик с удивившим его самого спокойствием.