Дмитрий Емец - Замороженный мир [litres]

Когда Рина нырнула в настенный календарь, Долбушин сгоряча бросился за ней, но забыл, что отдал свой прыгун Лиане и лишь ударился коленом в стену. Выругался. Вернулся к столу и сердито смахнул с него все чертежи.

Неужели в бункере можно спастись от эльбов? Это лишь форма самообмана. Он пытается доказать себе, что что-то еще контролирует, хотя на самом деле сдулся и сдался. Долбушин поднял с пола бумаги и поджег их от газовой конфорки. Потом, морщась от запаха гари, стал ходить по кухне, натыкаясь на табуретку, которая будто специально путалась у него под ногами.

Долбушин думал, что с каждым годом все сильнее теряет смысл своего существования. В юности ощущения были острее. ШНыром он был непритворным. А потом, когда слился с закладкой, его держала на плаву любовь к слепой жене. Когда человек страдает, он все-таки мыслит и развивается.

«Страдание – да ведь это единственная причина сознания!» Эту фразу Достоевского его слепая жена повторяла так часто, что Долбушин ее хорошо запомнил.

Теперь же все как-то выцвело. Долбушин еще к чему-то стремился, но глобально уже ничего для себя не хотел. Весь фокус его существования сосредоточился на счастье дочери, как и стареющий Тилль перетекал в двух своих сыновей, похожих на дубовые пни.

«Моя проблема в том, что я не умею жить для себя! Сейчас я живу для дочери, но дочь взрослеет и начинает от меня защищаться», – размышлял Долбушин.

Кто-то открыл дверь кухни и постучал в стекло уже открытой двери.

– Что? – спросил Долбушин, по дыханию и легким шагам узнав Лиану.

– Ну и вонь! – Лиана поморщилась, окидывая умным взглядом кухню и убеждаясь, что Рины в ней нет. – Все мое детство бабушка жгла в туалете бумажки – и теперь прямо детством дохнуло! Что, бункера больше нет? Ну и правильно! Если это существо хочет уничтожить ШНыр, вашу дочь, весь мир, а заодно и меня любимую (это я так, в скобочках говорю!), почему бы не попытаться что-нибудь сделать?

– Рогрику не вырваться, – зачем-то сказал Долбушин.

Лиана опять постучала по стеклу.

– А зачем тогда Гай затеял поиски подходов к хранилищу? Погрезить о временах первошныров? – вкрадчиво спросила она.

Долбушин усмехнулся:

– Ты как Белдо на недавней встрече. Вылитый Дионисий Тигранович в юбке!

Лиана обиделась:

– Ненавижу юбки! У меня их всего-то… раз, два, три, четыре!.. ну не будем считать… Так что, Белдо все это так и озвучил Гаю? Ну что я сейчас сказала?

– Нет. Но представь, что во время совета на военном фрегате, когда адмирал обещает королю полную победу, в каюту вошла бы бывалая корабельная крыса и начала бы деловито собирать свои пожитки.

Лиана собрала губы в трубочку. Мимика у нее была такая живая, что часто мысль во всей своей протяженности выражалась на ее лице скорее, чем Лиана успевала ее произнести.

– И вы тогда решили тоже их пособирать? Я имею в виду несостоявшееся строительство бункера?

Долбушин сердито остановился и за плечи развернул Лиану к себе. Плечи у нее были узкие, послушные и выгибались назад, как у гимнастки. Лиана стояла, замерев и высоко вскинув курчавую голову. Долбушин смутился, отпустил ее и открыл форточку, выпуская вонь от сгоревшей бумаги.

– Хорошо бы нам узнать побольше об этом рогрике ! Из независимого источника, разумеется. А то мы ставим под сомнение утверждения Гая, пользуясь лишь той информацией, которую предоставляет нам сам Гай.

– И кто этот «независимый источник»?

– Помнишь Того-Кто-Знает-Все? ШНыры выпустили его вместе с Тришем, Ершом и Королем Мусора, когда напали на квартиру Белдо. Тилль их искал, но их следы затерялись. Кто-то помог им скрыться.

Лиана задирижировала в воздухе пальцем:

– Ля-ля-ля… Вот негодяи-то! Тилль, бедный, ищет, худеет, спал с лица настолько, что его щеки стали помещаться в объектив фотоаппарата – а никого нету! Скрылись!

Долбушин пристально взглянул на нее.

– И куда ты их спрятала? – спросил он тихо.

– При чем тут я? Из-за того, что я сказала «ля-ля-ля»?

– Лиана!

– Ну хорошо: сознаюсь. Они здесь, неподалеку. Только не берите с собой Андрея!

– Почему? – удивился Долбушин.

– Тут случай особый. Триш и Ерш люди нервные, арбалетов не любят, а Король Мусора – тот вообще дружит со своей головой только за этикетку от шоколадки.

– А люди Тилля, которые следят за моим домом? – спросил Долбушин.

– Со слежкой и так разберутся! – произнесла Лиана с предвкушением в голосе.

На улице она не стала скрываться, а решительно двинулась к своей маленькой машинке и села за руль. Долбушин разместился рядом, пристроив между коленями зонт. Минут через десять Лиана остановилась у длинного дома, разделенного надвое узкой пешеходной аркой. Лиана и Долбушин скользнули в нее и оказались напротив блочной девятиэтажки.

Это была девятиэтажка из той неудачной панельной серии семидесятых годов, где, когда человек чихает на восьмом этаже, с пятого ему говорят: «Будь здоров!» Подходя к единственному подъезду, Лиана оглянулась на арку. Как раз в этот момент из нее неторопливо вышел мужчина в синем свитере, держащий в руке большой пакет.

– Примерный семьянин летит в гнездо к своим птенчикам. В пакете у него, конечно, две банки зеленого горошка, докторская колбаса и французский батон, – насмешливо сказала Лиана и скрылась в подъезде.

С минуту после их ухода примерный семьянин топтался у арки, видимо вспоминая, не забыл ли он купить приправу для супа, после чего деловито устремился к подъезду. То, что дверь оказалась незапертой на кодовый замок, ему почему-то не понравилось. Он нахмурился, и правая рука его скрылась в пакете, скорее всего собираясь отщипнуть кусочек от французского батона.

Не вынимая руки из пакета, он стал красться по лестнице. Лифт, который он почему-то не стал вызывать, но к звукам которого жадно прислушивался, остановился ближе к верхним этажам. До восьмого этажа семьянин поднялся без приключений. Все квартиры здесь были явно обитаемы. Попадались то велосипеды, прикованные к батарее гибкими кодовыми замочками, то коляски, то стопки растрепанных журналов на подоконниках. Нечто странное началось уже после восьмого этажа. Ведущую наверх лестницу перегородили две красные ленты с болтающейся бумажкой « ОСТОРОЖНО! РЕМОНТ!». Клочки обоев в большом пакете, оторванный деревянный плинтус и кисти в высохшей краске подтверждали, что ремонт действительно идет.

Остановившись у лент, семьянин прислушался. С девятого этажа долетали неясные голоса. Тренькнул звонок, дверь открылась и закрылась. Не двигаясь с места, мужчина продолжал прислушиваться. Было так тихо, что он слышал, как между стекол подъезда бьется муха.

Убедившись, что других звуков нет, семьянин ловко поднырнул под натянутые ленты и начал беззвучно красться наверх. До первой площадки строительного хлама почти не встречалось, не считая упомянутого плинтуса и обоев, но дальше начались завалы. Мусора навалено было столько, что жители последнего этажа, должно быть, вообще не могли подняться к себе без лифта. Но и лифтом им воспользоваться было непросто, поскольку напротив него стоял старый диван с крышкой.