Вик Джеймс - Огненный город [litres]

Это была статуя короля Якова I, отца последнего короля. Однако, если вам неизвестно, кто здесь увековечен, вы никогда не догадаетесь: уже давно лицо статуи было выдолблено зубилом.

– Он что, был таким уродом? – подбоченившись, спросила Рени.

– Ну, красавцем не был, – согласилась Аби. – Но не по этой причине ему сделали пластическую операцию. Большинство королевских статуй уничтожили, а эту оставили как напоминание о вырождении монархов. Яков Первый написал книгу, в которой говорилось, что короли правят по праву, дарованному Богом. Можешь себе представить, как это нравится Равным. Но нам лучше поторопиться.

Аби сняла с плеч рюкзак и вытащила содержимое, что полегче передала Рени, которая уже запрыгнула на постамент и готовилась карабкаться по ногам короля, обтянутых чулками.

Аби развернула полотно. Надпись была на латыни: «Sic semper tyrannis», но все знали, что она значит: «Навсегда покончим с тиранами». Она надежно закрепила его на рейке, а Рени обмотала веревку вокруг локонов королевского каменного парика и завязала узлом.

Трескучий гул взрыва заставил их повернуть голову – менее чем в полумиле отсюда Часовня королевы превратилась в руины. Облако из дыма и пыли, поднявшееся в воздух, напомнило Аби, что скоро рассвет. Пока они наблюдали, черное облако окрасилось багряным пламенем – скоро от Часовни останется одно пепелище.

– Поторопись! – предупредила Аби. – Скоро все будет оцеплено службой безопасности.

– Вот так-то! – Рени нацепила гипсовую маску.

Теперь вместо пустоты у короля Якова I было румяное лицо канцлера Уиттема Джардина. Маска пугала своим сходством с оригиналом: у одного из ребят из Бора был явный талант.

– Какой красотуля! Как насчет поцелуя от грязной дворняги, а? – Рени смачно поцеловала маску в щеку и презрительно рассмеялась.

Затем она повернула голову и посмотрела. Прямо на Астон-хаус. Затем внимательно на Аби.

– Все это просто тренировка для главного события, верно? Им конец.

Аби окинула взглядом спящий фасад Астон-хауса. Лорд Джардин вернул себе здание исключительно в качестве упрека простому народу. В окнах на северной стороне отражалось пламя горевшей Часовни. Где-то там, за одним из окон, возможно, спит Дейзи.

И Дженнер.

– Да, – ответила Аби, не встречаясь глазами с Рени, – им конец.

– Сверхъестественное сходство, – сказал Файерс, поставив на стол пластиковый стакан кофе навынос и раскладывая перед наследницей Боудой фотографии.

Боуда просмотрела снимки. На безликую статую короля была надета маска, очень похожая на Уиттема. Конечно, имелись некоторые преувеличения: слишком розовая кожа, ярко-оранжевые волосы, поросячьи глаза. Но тем не менее Уиттем был мгновенно узнаваем.

К тому времени, когда секьюрити обнаружили маску с лицом Уиттема, фото статуи успело обойти весь мир. Первым человеком, который увидел преображенную статую, был американец, отправившийся в парк на пробежку. Он разместил фото в социальных сетях, где его заметил предприимчивый фотограф-фрилансер – еще одно иностранное вмешательство – и тут же бросился снимать статую со всех сторон. В объектив попал и баннер:

«Sic semper tyrannis».

Беспорядки захватили Маунтфорд-стрит, сровняли с землей Часовню королевы.

Граффити на стене дома напротив Часовни гласило: «РАБОВ – НА ЯРМАРКУ» – протест против предстоящей Кровавой ярмарки, очевидная связь с беспорядками в Боре. Запутанный клубок связей.

– Два вопроса, – произнесла Боуда, глядя на Файерса, который разбудил ее звонком в пять утра, чтобы сообщить новость. – Как ответим на вызов? И как будем искать тех, кто несет за это ответственность? Твоя мать просит разрешения на встречу с двенадцатью заключенными. Она тоже причастна ко всем этим событиям?

– На первый вопрос уже ответили, – сказал простолюдин, вытаскивая из-под мышки две газеты. – Я взял на себя смелость предложить эксклюзивы двум сочувствующим редакторам: фотографии и блицинтервью в обмен на правильные заголовки.

Файерс положил газеты на стол. В таблоиде с названием, набранным красными буквами, была фотография горящей Маунтфорд-стрит и заголовок «Дебилы-поджигатели». И подзаголовок: «Отморозки из молодежной банды устроили пожар в элитном районе». В статье осуждался удар, нанесенный туристической индустрии Лондона. «Вандалы» – гласил заголовок второй газеты, фотография Часовни королевы, возвышенно-элегантная в свете зажженных свечей, а рядом дымящиеся развалины – все, что от нее осталось. Подзаголовок внизу вкупе с печальными лицами леди Талии и Дженнера, запечатленными во время гражданского поминовения Эвтерпы Парвы, – «Разве их скорбь не заслуживает уважения?».

К счастью, статуя в маске нигде не фигурировала.

– Иностранные СМИ, к сожалению, вне нашей досягаемости, – продолжал Файерс. – В этом случае применим проверенную тактику – будем снижать градус негатива. Сделаем акцент: период неопределенности, естественным образом возникают незначительные беспорядки, такое происходит в любом месте после смены власти. Мы можем снова начать муссировать идею канцлера Джардина о сильном руководстве, отвергающую технократический подход Зелстона, ну и так далее.

Боуда уставилась на Файерса, не скрывая удивления. Он, казалось, вел себя слишком хорошо – ее новый советник.

Слишком хорошо, чтобы быть правдой?

– Я что-то не так сказал? – с тревогой спросил Файерс.

– Ты отлично знаешь, как работает эта машина, – сказала Боуда. – Таких знатоков немного. Но почему ты здесь, в моем кабинете, Джон Файерс? И я задала тебе вопрос о твоей матери. Она спикер парламентских наблюдателей. Была спикером. А твой отец – как нам стало известно из той маленькой сенсационной сцены в моем офисе – был Равным, который бросил вас обоих. Разве ты не должен быть на той стороне баррикад вместе с протестующими, а не здесь, помогая мне справиться с ними? Могу ли я доверять тебе?

Гнев блеснул в глазах юноши, которые были синее безоблачного неба над Грендельшамом. Насколько они ясны и как не похожи на мутные, налитые кровью глаза Гавара.

– Моя мать лицемерка! – ответил Файерс. – Она рассуждает о правах простолюдинов, но воспитывала своего ребенка в городе рабов, чтобы не доставлять неудобств Равному, в которого была влюблена. И мой отец не лучше. Он воображал, что раздача денег правозащитным организациям и разжигание беспорядков среди простого народа искупят его неблаговидный поступок. Я бы сказал – преступление.

– Значит, у тебя личные мотивы?

– Вы знаете, каковы мои мотивы. Вспомните мои слова в Грендельшаме во время вторых дебатов.