Эмили Сувада - Эта смертельная спираль [litres]

Шорох. Очень близко. Без звукового модуля я бы ничего не услышала, но благодаря ему могу разобрать медленные, тяжелые шаги. Кто-то, шатаясь, идет по лесу. Так двигаются зараженные люди.

Они прямо за мной, за деревьями, и приближаются.

– О черт, – выдыхаю я, чувствуя, как дрожат руки.

«Они рядом со мной», – посылаю я сообщение Агнес. Мысли так быстро проносятся в голове, что я едва могу сосредоточиться на словах.

«ПРЯЧЬСЯ», – отвечает она.

Это сообщение настолько не похоже на нее, настолько безумно и необычно, что я даже не раздумываю. А просто бросаю велосипед и бегу.

Хижина слишком далеко, но рядом с озером есть ива, и я взбираюсь на нее, царапая о кору недавно исцеленные ладони. Отталкиваясь ногами и цепляясь за дерево, я на чистом адреналине за считаные секунды взлетаю наверх. И как только устраиваюсь там, из кустов выбирается человек. Его запах доносится до меня в то же мгновение, когда человек заваливается в озеро.

Без сомнения, это дурманщик. Он падает на колени в мелководье, с трудом вдыхая влажный воздух. Он очень тяжело ранен. По его рукам из многочисленных ран и следов укусов, покрывающих кожу, стекают алые реки. Похоже, на него напала толпа. Сквозь дыру в щеке видны зубы, глаза опухли, а от ушей остались одни хрящи.

Он истекает кровью и дрожит от лихорадки. А значит, точно заражен. Уже наступила вторая стадия, и до взрыва, скорее всего, остался день. Даже зажав пальцами нос, я все еще чувствую его запах, и от этого тело начинает дрожать.

Нет ничего лучше запаха инфекции. Ни вонь, ни духи не скроют резкого серного дурмана, который источает кожа жертвы гидры. Некоторые сравнивают его с запахом горящего пластика или воздуха после удара молнии. А мне всегда казалось, что зараженные пахнут горячими источниками, на которых я бывала в детстве. Но каким бы ни было сравнение, поразмышлять над этим не получится, потому что как только вы вдыхаете этот запах, он тут же окутывает вас.

И это еще не все.

Я стискиваю зубы, пытаясь побороть собственное тело. И неосознанно впиваюсь в кору скрюченными пальцами. Его запах не повредит мне – дурманщики заразны только когда взорвутся, – но он опаляет разум, вызывая реакции, которые невозможно контролировать. Даже дыша через рот, я чувствую, как он нашептывает мне из глубин словно проклятие. Он хочет, чтобы я схватила заточенный нож и вылезла из укрытия.

Чтобы высвободить монстра, который просыпается во мне, как только я ощущаю малейшее дуновение инфекции.

Но я не хочу поддаваться. Поэтому крепко стискиваю ветку, качаю головой и включаю связь.

« На… дереве… над ним », – пишу я Агнес.

Мужчина пытается встать, но он слишком слаб. Он со стоном падает на колени. Ветер подхватывает его запах и несет к дереву, обрушивая на меня словно удар.

« Ты должна это сделать », – отвечает Агнес.

Я моргаю, не в силах что-либо написать. Тело дрожит, перед глазами все расплывается.

« У тебя нет выбора, рысь. Это единственный способ ».

« Нет », – пишу я, но затем удаляю, потому что знаю – она права.

Или потому, что запах уже схватил меня за горло, уничтожил самоконтроль. Но как бы там ни было, в полутора километрах от меня висит облако, и есть только один способ выбраться отсюда живой. Мне нужно повысить иммунитет или я умру. Все просто. Поэтому я вынимаю нож, чувствуя, как сводит живот от осознания того, что мне придется сделать.

Человек начинает плакать, не обращая на меня внимания. Кровь, струящаяся из укусов на его коже, образует алые вихри в прозрачной воде озера. Один кусок его плоти, проглоченный в ближайшие несколько минут, даст мне иммунитет от вируса на следующие две недели. Это самая ужасная сторона вируса гидры: она вынуждает здоровых людей есть больных. Охотиться, убивать и питаться друг другом, чтобы спасти себя. Природа создала эту чуму как обоюдоострый меч: либо болезнь забирает вашу жизнь, либо человечность.

Уставившись на человека, я переступаю с ноги на ногу на ветке и стискиваю нож так, что белеют костяшки. Второй рукой я все так же зажимаю нос, в отчаянной попытке сдержать запах и хоть еще мгновение сопротивляться ему. Коммуникатор шипит в ушах. Агнес знает меня достаточно хорошо, поэтому догадывается, что я колеблюсь, поэтому пытается дозвониться до меня, крича, что человек все равно умрет, и ему бы хотелось, чтобы это произошло.

Но я не хочу ничего слышать. Не хочу оправдывать его убийство, продолжать круг смерти. Вот почему я перестала принимать дозы, и мой иммунитет ослаб. Я просто хотела несколько драгоценных недель наслаждаться жизнью без чьей-то крови, несущейся в моих венах. Хотела удержать монстра взаперти, подавить свои инстинкты.

Но голод усиливается.

Руки трясутся, а резкий, серный запах дурманщика вгрызается в мои легкие. Это неврологическая реакция. Дурман будет вбиваться в голову, как таран, пока у меня не закончатся силы сопротивляться.

И когда я наконец убираю руку от лица, позволяя запаху наполнить легкие, это как первый вдох.

На мгновение меня захлестывает эйфория свободы и невесомости, как бывает на американских горках перед тем, как помчаться вниз.

Но затем следует удар. Шок. Мышцы пронзает тайфун ярости, я скалю зубы и рычу.

Взгляд замирает на человеке подо мной, рука сжимает нож.

Мир окрашивается в алые цвета, и я отдаюсь силе гравитации.

– Выглядит забавно, – говорит Дакс. – Что ты задумала, принцесса?

– Если ты еще раз так меня назовешь, я тебя застрелю.

Надо мной раскинулось чистое, лазурно-голубое небо, на котором ярко светит солнце, отражаясь от перьев стаи странствующих голубей. Они мерцают белым и золотым, пока птицы кружатся и петляют в воздухе, наполняя его своими странными пронзительными криками. Я стою на крыльце хижины и уже минут пять целюсь в них из папиной винтовки, не в силах спустить курок.

– Знаешь, принцесса, ты неправильно ее держишь.

Я издаю стон и поворачиваюсь, и ствол винтовки оказывается нацелен в грудь Дакса. Он тут же хватается за него и предохранитель щелкает.

– Ладно, – говорит он. – Думаю, следует запомнить, что Агатта не бросает слов на ветер.

– Прости, – резко отвечаю я, уставившись на винтовку. – Я… Я не думала.

– Не думала? Как будто это впервые.

Он прислоняет винтовку к стене хижины и скрещивает руки на груди, одаряя озорной улыбкой, от которой у меня всегда учащается сердцебиение.

Дакс – папин лаборант, и живет в нашей хижине с тех пор, как появился тут, умоляя о возможности поработать с великим доктором Лакланом Агаттой. Ему всего семнадцать, и он на два года старше меня, так что у него не было ни рекомендаций, ни степени, но Дакс из тех, от кого невозможно отделаться.