Екатерина Соболь - Золотой стриж [litres]

До него не сразу дошло, что на самом деле значит эта штука, а когда дошло, он хрипло, сдавленно рассмеялся. Волшебная девушка не зря привела их именно сюда. Как же это странно – одна подсказка была на бумаге, вторая – на бересте. Кадет сказал, что на их землю это не похоже, но вот вам, пожалуйста.

Так. Так. Это надо осмыслить. Нил торопливо выбрался на улицу. Он чувствовал себя так, будто две недели спокойно спал, и вдруг кто-то решил, что лучший способ разбудить его – это дать дубиной в грудную клетку. Сердце ныло так, что боль отдавалась в спину.

Вот оно как. Вот оно, оказывается, как.

Правда жгла огнем, и он испытал желание, которое не посещало его уже две недели: поговорить с кем-нибудь, хоть с кем-то. Пусть ему скажут, что он предатель, пусть делают, что хотят, только… Нил постоял на крыльце, тяжело дыша открытым ртом. Очереди из желающих с ним поболтать не наблюдалось, да и, пожалуй, на свете не было вообще ни одного человека, который хотел бы с ним поговорить. Но, может быть…

Нил спустился в темный, продуваемый ледяным ветром сад, сделал пару шагов и опустился на колени. Земля размокла под утренним дождем, и он провел по ней рукой, с силой вдавливая ладонь. Пальцы сразу покраснели от холода.

– Прости, – забормотал он. Краснота ползла от костяшек выше, к запястью, рука немела от влажной ледяной земли. – Я такой болван. Такой… Прости, пожалуйста. Но у меня есть план. Я буду здесь сидеть, пока вы не явитесь. – Голос дрогнул. – Если хоть что-то, хоть кто-то тут еще есть, мне очень нужна помощь. Достаточно ведь просто попросить, и получишь, верно? Так ведь все и работает?

В саду выл ветер, гнул неподатливые жесткие ветки, сыпал листьями в лицо, иногда с тихим стуком ронял яблоки в траву. Земля под коленями была холодная и мокрая, и Нил очень сомневался, что напугает хоть кого-то угрозой стоять тут, пока не упадет. И все же… Есть особое удовольствие в том, чтобы быть упрямым. В том, чтобы начинать все сначала и пробовать заново. С Изгородью же сработало! Вот и теперь оставалось только надеяться.

И он надеялся.

Вечер превратился в глухую безрадостную ночь. Постепенно ветер усилился, сбросил с крыльца кружку, из которой пил Кадет, – Нил ее так и не убрал, сам не зная почему. Кружка упала и покатилась, из нее вылилась дождевая вода. Порывы ветра били по лицу, как пощечины. Нил сидел, сжимая в пригоршнях мокрую черную землю, и втягивал голову в плечи. Еще вчера он думал, что без магии станет никем, но, кажется, оставался тем же и таким же, каким был до нее: полным веры в лучшее и упертым как баран. Это было уютное, хорошее чувство, словно возвращаешься домой, и этот дом всегда с тобой, даже если снаружи все плохо.

– Я не сойду с места, – хрипло проговорил он. – Земля никогда не умирает полностью, меня ведь даже в Селении нашли, а значит, кто-нибудь да остался. Духи, существа, да хоть говорящие кроты. Пожалуйста, мне очень нужно поговорить.

Ничего. Конечно же, ничего – а чего еще он ждал?

Темнота сгустилась, колени сначала заболели, потом затекли, потом он вообще перестал их чувствовать. Глаза слипались, между позвонками словно насыпали песку, в голове все затянуло туманом. Нила качнуло вперед, и он понял, насколько сильно, только когда впечатался лицом в землю. Его измученное тело отказывалось подыгрывать его же безумной затее.

Нил прижался щекой, глядя, как грязь просачивается между пальцев. Живот холодило.

– Прости, – пробормотал он. От земли пахло влажностью и перегноем. – Прости меня.

Холод убаюкивал, сад затих, словно дремал, и Нил тоже провалился в дрему – темную, прерывистую, какой-то полубред между реальностью, где холод стискивал его все сильнее, и сном, где Ястребы раздирали его когтями, пока один из них мирно записывал что-то на бересте. «Причина смерти – сопротивление задержанию», – прощелкал Ястреб на языке, который Нил понимал даже во сне.

Что-то пушистое вдруг попало ему в нос, и он чихнул, но оно продолжало лезть прямо в ноздри. Нил с трудом приоткрыл глаза. Вокруг было очень темно, а пушистое оказалось звериным хвостом, который прилагался к самому зверьку: рыжему, с острой мордой и темными лапами. «Лиса», – заторможенно подумал Нил. Лиса снова ткнула ему хвостом в нос. От меха приятно пахло зимой и снегом, хотя снега вокруг не было и в помине.

Потом хвост перестал возить по его лицу, зверек отбежал и уселся неподалеку. И еще немного отбежал.

И опять сел. Похоже, это было приглашение, но Нил будто в землю вмерз, пальцы не гнулись, даже глаза не открывались до конца. Неравный бой со сном закончился в пользу сна, и Нил провалился обратно в тот же вязкий бред, который внезапно прервал мощный пинок в грудь.

Маленькая нога, похоже, знала, куда бить: угодила в какое-то особо чувствительное место там, где сходятся нижние ребра. Нил закашлялся и попытался сесть, но окоченевшая рука не слушалась, и он упал обратно. Как ни странно, удар не повторился – вместо него на Нила опустилось одеяло, такое теплое, что он чуть не застонал от удовольствия. Да и воздух больше не был таким уж холодным. Нил полежал, отогреваясь, и кое-как заставил себя сесть.

Перед ним горел небольшой костерок, а по другую его сторону расположился лесовик. На руках он держал лису, та мирно дремала.

– Сплю, – пробормотал Нил, кутаясь в одеяло.

Лесовик взглянул на него, подняв брови.

– Ну, это ты мне скажи, – хмыкнул он, подбрасывая в костер сухих веток.

Нил хотел спросить, что это вообще значит, но решил промолчать. От тепла его разморило.

– Держи, бедолага. – Лесовик протянул ему дымящуюся глиняную кружку.

Нил отпил: какая-то трава, заваренная в кипятке.

– Знаешь, что самое смешное? – поинтересовался лесовик, хотя Нил вообще ничего смешного тут не замечал. – Она думала, ты догадаешься сразу. Но умение соображать – это, прости, не твое.

Лесовик почесал лису за ухом, и та зажмурилась. На секунду Нилу показалось, что лесовик говорил как раз о ней, но он тут же отогнал эту мысль – вряд ли о нем когда-нибудь думали лисы.

Одеяло приятно грело, колени больше не мерзли. Ночной лес повеселел, и золотой свет костра смягчал его хмурые контуры. Все это казалось совершенно реальным, и все же Нила не покидало ускользающее, сонное чувство, что шевельнешься – и все исчезнет. Он осторожно, затаив дыхание, пошарил за пазухой. Может, все-таки не сон – береста, которую он сунул под рубашку, была на месте.

– Ты знал? – спросил он, протянув ее лесовику.

– Конечно. – Лесовик рассмеялся, будто изображение на бересте – не катастрофа, а совсем неплохая новость. Его внимательные глаза поблескивали в темноте. – Это очень легко было понять.

Нил молча воззрился на него, сжимая второй рукой кружку. Он так промерз, что даже удивиться как следует не мог.