Ирина Котова - Расколотый мир [litres]

Вчера, едва я закончила говорить с Мартином, в двери постучала горничная и сообщила, что его светлость просит меня зайти к нему в кабинет.

Спускалась я с неприятным чувством. Кабинет не вызывал приступов любви к миру, а повод для общения и вовсе казался покрытым мраком. Но там, помимо мужа, оказался прямой как палка Ирвинс.

Прислуга замка Вейн отрядила дворецкого парламентером. Старый дворецкий величественно попросил наши светлости исполнить свой хозяйский долг и лично с утра Поворота года раздать прислуге весенники – круглые традиционные пирожки с разными начинками. Сладкая означала, что предстоит хороший год, кислая – грустный, острая – волнительный и так далее.

– Его светлость Кристофер Дармоншир каждый год так делал. Так положено, – сообщил Ирвинс многозначительно и замолчал, не утруждая себя дальнейшими объяснениями. Люк с сомнением и кривой улыбкой посмотрел на меня.

– Печь их самостоятельно я не обязана, надеюсь? – поинтересовалась я немного нервно.

– Нет, госпожа, – почти снисходительно объяснил Ирвинс. – Повара всё испекут. Вам нужно будет только раздать.

Этим мы и занимались с утра до завтрака. К концу церемонии от «благодарю, милорд» и «спасибо, миледи» у меня звенело в ушах. Но слуги сияли и взирали с благоговением. Видимо, для них это было действительно важно.

Я приказала Ирвинсу отослать пирожков детям Софи. Я все еще чувствовала вину за то, что чуть не убила ее. Мне казалось, я внушаю девочкам такой же ужас, какой внушал мне темный колдун, убивший маму.

За последовавшим праздничным завтраком Люк как хозяин дома и глава семьи одарил весенниками и нас: меня, леди Шарлотту, Бернарда и Маргарету. И на лице Кембритча было еще больше недоумения и недоверия оттого, что он занимается этими глупостями, чем у меня, когда я взяла пирожок и откусила кусочек.

Мне попался кисло-сладкий с яблочно-клюквенной начинкой, корицей и капелькой перца. Ничего удивительного. Хотя нет, с моей удачей он вполне мог быть еще и пересоленным.

В замке происходили изменения. Как-то незаметно появились пожилой врач-гинеколог и акушерка, полная и деловитая инляндка.

Утром Поворота года, еще до раздачи весенников, когда я только проснулась и пережила боль от втыкания иглы в руку, я выглянула из окна и увидела, как перед входом в замок разгружают реанимационное оборудование. Не узнать его я не могла и некоторое время с недоумением любовалась на разгрузку.

– Похоже, Люк предполагает, что я попытаюсь умереть во время родов, – с ехидством сказала я после обеда леди Шарлотте. – Наивный, думает легко от меня отделаться.

Когда у меня не кружилась голова и не хотелось томатного сока, я могла шутить.

Мы со свекровью уединились, чтобы попить чаю и обсудить предстоящую церемонию. Младшая сестра Люка, хоть и оставалась на праздничные дни в замке, к нам не присоединилась. И сам Кембритч, извинившись, на середине обеда оставил нас одних. Ему звонил глава дармонширской полиции: в герцогстве, как я поняла, поднялись несколько кладбищ, и Люку обязаны были об этом докладывать, как обо всех крупных чрезвычайных происшествиях.

– Мужчин пугают роды, – снисходительно откликнулась леди Лотта, аккуратно доливая в топленое молоко янтарного чая. – Как нечто, что они не могут контролировать. Вот он и повышает уровень контроля в той степени, что ему доступна. Думаю, к концу твоего срока тут врачей будет больше, чем слуг. А оборудования – не меньше, чем в любом перинатальном центре.

– Как вы изящно обозначили паранойю, – пробормотала я, не желая признаваться, что меня предстоящее тоже пугает, и она понимающе улыбнулась.

С улицы неожиданно послышались хохот, крики, и мы поднялись, с затаенным любопытством подошли к окну. Чайная комната находилась на третьем этаже, и все было видно.

Там, чуть в стороне от дороги, по которой я мчалась на «Колибри», между замком и огромным парком стояло шестиугольное плетеное Дерево сезонов, небольшое, в полтора человеческих роста, украшенное игрушками и разноцветными лентами. Мы украшали его вчера после встречи с Ирвинсом (дворецкий, почувствовав нашу слабость касательно пирожков, решил извлечь максимум пользы), церемонно прикрепив парочку лент и уступив право дальше развлекаться слугам. А ныне рядом с украшенным Деревом на выпавшем с утра снежке, под солнечным небом, боролись герцог Дармоншир и будущий граф Мелисент-Кембритч (надеюсь, я правильно поняла порядок наследования). А если попросту, то Люк и Берни. Полуголые, веселые. Одежда их валялась рядом. К моему удовольствию, Бернард периодически возил старшего брата в снегу. Впрочем, это никого не останавливало.

Я разглядывала мужа и кривилась от горечи. Тело у него было превосходным. Я любила его тело и слишком хорошо помнила. Как и то, почему я больше не могу к нему прикоснуться.

Метрах в пяти от них скорбным изваянием застыл Ирвинс – тепло одетый, с подносом в руках. На подносе исходил парком кувшин с чем-то горячим (или горячительным), стояло несколько стаканов и открытых бутылок вина.

Берни в очередной раз обхватил Люка за пояс, завалил его на землю, но тот как-то хитро подставил подножку, и они вдвоем покатились по снегу. Леди Лотта наблюдала за этим с едва заметной улыбкой терпеливейшей из матерей, мне же хотелось одновременно злиться и хихикать. Злиться – потому что как смеет он развлекаться, когда кругом виноват? И когда мне так плохо?

С нездоровым упорством ковыряя рану, которая и так не думала заживать, я в понедельник, после нашей стычки в столовой, замазав кремом саднящие губы, нашла в своих вещах и впервые прочитала досье Люка. Закончила чтение глубокой ночью – закончила и сожгла папку, трясущимися от злости и ревности руками выдирая листы и кидая их в камин.

«Вступил в интимную связь с женой подозреваемого, чтобы добыть информацию, и блестяще раскрыл дело», «предложил покровительство» какой-то оперной певичке, дабы уничтожить компромат на одного из министров, хранящийся у нее, «сошелся с дочерью Валенского» и раскрыл заговор против короны… Десятки дел, и почти в каждом – какая-нибудь женщина, с которой он спал. И это только по работе. А сколько их у него было помимо службы в Управлении? Сотни?

Я понимала, сколько пользы он принес стране, и, будь это кто-то другой, я бы точно зачитывалась сухим казенным описанием этих подвигов взахлеб, будто приключенческим романом. Но это был он, мой Люк. Мой!

«Это я, – говорил он мне, – я такой и есть, Марина».

Да, только раньше я легко закрывала на это глаза и заранее прощала ему его прошлое. И сейчас прекрасно понимала, что взялась за досье, дабы укрепиться в своем решении. Иногда накатывали минуты слабости, и мне хотелось прийти к нему, прижаться и забыть обо всем.