Иван Вологдин - Война орденов. Время Орды

— Вот значит как, — вспыхнул я гневом, и Дормислова Поляна подёрнулась зыбким туманом забытья, — будь посему Варварушка! За дар видеть души искренне спасибо. Теперь я действительно вижу дальше и чувствую глубже, чем ранее. Тебя, через меня, хорошо обучил старик Ульв! Выбор текущий, полностью твой. Но хоть одного из твоих потенциальных женихов я прирежу собственной рукой немедля!

От приступа ярости мой астральный образ озарила вспышка алого свечения души. Я затрепетал, всеми силами стараясь покинуть резко ставшее ненавистным место мёртвой деревни. Титаническим рывком мне удалось вырваться из этого видения и оставив плачущую Варвару на площади, вернуться в глухую темноту собственной головы, по прежнему пребывая на тонкой грани между жизнью и смертью.

Приходил в себя на удивление не долго, чувствуя как частями, мое изорванное сознание наполняет изломанное тело. В череде образов и картин приходил покойник — Ульв, придержав меня за руку в момент, когда яма черноты чуть не всосала меня в космические просторы послесмертия. Едва не приоткрыв завесу тайны о Божественной натуре, я приоткрыл глаза, боясь пошевелиться.

Уж не знаю, чудилось ли мне сие или было на самом деле, судить не буду, но твердо верю, что если бы не отец, не видать бы моим потомкам письменного послания сквозь века.

В абсолютной темноте в голове плавно текли мысли, совершенно не свойственные форс-мажорной ситуации проигранного боя. Казалось, что события, случившиеся совсем недавно, произошли минимум несколько десятков лет назад и мое текущее положение не более чем пространственные воспоминания, пришедшие всуе.

Неполный вдох влил в мое тело кислород, ясность ума и желание жить, не смотря на боль, сковавшую грудную клетку. Ко всем прочим напастям у меня смог открыться только один глаз. Второй, после битвы с Урянгутаем был поврежден настолько, что на ощупь казался единым, горячим и склизким месивом слипшейся плоти.

Тошнило. Пытаясь сфокусироваться последним рабочим оком, кое — как огляделся вокруг, поражаясь призрачному свету, нисходящему от еще одного идентичного саркофага (полной копии верхнего, прикрывавшего вход в нижний склеп). Древняя усыпальница стояла посредине просторной, высокой залы, своды которой поддерживали диковинные, витые колонны с детскими, схематическими зарисовками давно отгремевших битв.

Был бы я не в столь бедовой ситуации, всенепременно бы ознакомился с изображениями поближе, но мысли мои, воспрядшие из забвения, объяснимо, текли в направлении жажды жить и выискивали возможности выбраться отсюда, не попавшись монголам сверху.

Призрачный свет лился из самого неожиданного места — саркофаг, крышку которого мы сдвинули в сторону своим падением с вышины, излучал невнятное, звездное свечение, мягко обволакивающее темное пространство вокруг, что позволило более подробно оглядеть усыпальницу.

Лестница, по которой мы катились с Урянгутаем, от времени давно обвалилась, последними, изломанными ступенями замерев в вышине нескольких десятков метров над головой.

Сверху слышались звуки встревоженных разговоров. Настырные монголы, не желая смириться с потерей молодого военачальника, пытались вызволить его из каменной западни, справедливо опасаясь смерти от рук самого Субудая.

Как я понял по шевелению согнувшихся силуэтов, отряд бешенных на данный момент связывал воедино несколько арканов, чтобы по ним спустить вниз на разведку одного из нукеров. Ничем другим их вынужденную задержку я объяснить не мог.

Грудой окровавленной плоти Урянгутай лежал подле меня. Смутно вспомнилось, что при падении с вышины я умудрился извернуться, подставив под удар с каменной крышкой тело своего противника, которое послужило мне спасительной подушкой, смягчая падение.

Прикоснувшись к шее Урянгутая, я услышал трепетное, далекое биение жизни в бессознательном теле.

Касание холодных пальцев пробудило его сознание. На ломанном, русском языке сын Субудая попросил пощады, но сделал он это с таким достоинством и пренебрежением к собственной судьбе, что я невольно зауважал своего ровесника иного рода-племени:

— Урусут! — сказал он, — сохрани мою жизнь. И я сохраню твою… Даю слово. Убей меня и мои люди найдут тебя даже у последнего моря, чтобы многократно… многократно… — становилось понятно, что иноплеменнику не хватает навыков славянской речи, которую он, видимо, пытался выучить в очень короткие сроки, что выдавало в жителе степей очень и очень образованного человека для нашего времени.

— Отомстить? — невольно подсказал я ему.

— Да-да! — он понял дрожащую руку вверх с большим пальцем, отогнутым в знак одобрения — отомстить за мои мучения.

— И ты, выздоровев, пройдешь чумною волною по городам и селам Руси, обращая в прах труды моего народа? — не мог не спросить я раненного.

— Пройду! — легко согласился Урянгутай, — и если смогу, моя сабля вскроет еще не один русский живот. Так что решай, — был предельно честен со мной молодой монгол.

Жить… воистину понимаешь сладость жизни, находясь на пороге смерти, да еще в столь затхлом, страшном месте древнего могильника. Волны чувств и эмоций захватили мой разум, порождая конфликт небывалой силы, от которого новая, мутная волна слабости вскружила голову.

Я знал, что он сдержит слово, и я уйду с поля боя, получив провиант, пайцзу (пропуск по всей территории Орды) и необходимую помощь от любого монгола, но какой ценой? Воображение рисовало страшные картины скачущего Урянгутая, по мановению руки которого целые деревни и города обращаются в пепел в угоду грозному, крепнущему хану.

Ничего не говоря, я встал и обошел залу в поисках оружия. Моя жизнь не стоила того, чтобы взамен богине смерти предложить сотни других, а значит, не смотря на нежелание убивать безоружного, мне придется это сделать.

Оружия не было. Брошенные клинки остались возле входа в склеп. Добивать камнем Урянгутая не хотелось — молодой воин не заслуживал столь неказистой кончины.

Надеясь найти хоть какой-то заостренный кусок железа до спуска в склеп хорошо вооруженного и крепкого монгольского нукера, я, подперев плечом угол сдвинутой каменной плиты, окончательно скинул поврежденную крышку саркофага наземь, влив в движение последние силы в слаженное усилие обеих ног.

Обессиленно облокотившись о край гробницы, я понял, что древние сказки о великанах вновь обретают плоть, изменяя мое восприятие окружающего мира также сильно, как при путешествии под землей, когда я спасался из пылающего центра Рязанского княжества.

Трехметровое, мумифицировавшееся, но отлично сохранившееся тело открылось перед моим взором, обернутое в белый, полупрозрачный саван.