Николас Имс - Короли Жути [litres]

– Ты подслушивала? – спросил Клэй.

Ну конечно же подслушивала – это стало любимым занятием Талли с тех пор, как однажды ночью она услышала негромкий разговор родителей о пони – подарке на ее день рождения.

Девочка сонно кивнула:

– Она же попала в беду… ее выручат, правда?

– Не знаю, – ответил Клэй.

А надо было сказать: «Да, конечно выручат». Ведь детям лгать незазорно, если это ложь во благо…

– Дядя Гэб ее спасет, – пробормотала Талли, закрывая глаза.

Клэй замер, надеясь, что она снова уснет.

Глаза распахнулись.

– Спасет, правда?

На этот раз он успел заготовить ответ:

– Конечно спасет, солнышко.

– Хорошо, – сказала она. – А ты с ним не уйдешь?

– Нет, – прошептал он. – Не уйду.

– А если б меня злодеи в западню загнали… где-нибудь далеко-далеко… Ты пошел бы меня спасать, а, пап?

Боль в груди расползалась мерзкой гнилью – не то стыд, не то грусть, не то тошнотворное сожаление, а может, все три одновременно. Клэй вспомнил робкую улыбку Гэбриеля, его прощальные слова: «Хороший ты человек, Клэй Купер».

– Ради тебя я на все готов… Меня ничто на свете не остановит.

Талли улыбнулась и чуть крепче сжала его руку:

– Значит, ты и Розу спасешь.

И он сломался. Сжал зубы, подавил невольный стон, зажмурился, чтобы не дать воли слезам, но не успел.

Не то чтобы Клэй всегда был хорошим человеком, нет, однако ему очень хотелось им стать. Он обуздал привычку к жестокости и насилию, поступил на службу в городскую стражу и применял свой скромный запас умений и навыков во имя добра. Он хотел, чтобы им гордились и Джинни, и, главное, его любимая дочурка Талли, самое дорогое создание на свете, золотинка, вымытая из мутной реки его души.

Но ведь добро и благо трудно измерить, размышлял Клэй. Если взять два добрых деяния, то одно всегда перевесит другое, пусть даже и на пушинку. В том-то все и дело… И сделать выбор – правильный выбор – не каждому под силу.

Нет, хороший человек, пусть даже из самых благих намерений, не будет сидеть сложа руки, когда его лучший друг теряет или уже потерял кого-то из близких. Клэй это прекрасно понимал.

И его дочь тоже понимала.

– Пап, а чего ты плачешь? – спросила она, наморщив лоб.

Улыбка на лице Клэя была такой же, как у Гэба, – робкой, изломанной и грустной.

– Потому что я буду по тебе скучать, – ответил он.

Он попрощался с Джинни на вершине холма у фермы. Клэй думал, что жена помашет ему с порога или дойдет до поворота, там, где тропка пересекалась с проселочным трактом, и страшился этой минуты почти как приговоренный к смерти узник, которому палач вот-вот подаст знак: мол, твой выход, плаха ждет. Но Джинни, взяв его под руку, неторопливо поднималась по склону холма и говорила о каких-то мелочах. Клэй, сам того не заметив, начал согласно кивать и посмеиваться над ее шутками, которых он потом так и не смог вспомнить, и почти забыл, что всякое случается и что он, возможно, больше никогда не услышит ее голоса и не увидит, как пряди ее волос сверкают в лучах утреннего солнца, вот как сейчас, когда они наконец-то дошли до вершины холма, а над зеленым простором золотилась заря.

Чуть раньше, в серых предрассветных сумерках, Джинни предупредила Клэя, что хоть и будет по нему скучать, но при расставании слез лить не станет, потому что это ей не по нраву. Однако на вершине холма, еще раз повторив, что Клэй – хороший человек, она разрыдалась. И он тоже. Когда слезы высохли, Джинни приложила ладони к щекам мужа, пристально посмотрела ему в глаза и наказала:

– Ты вернись домой, ко мне, Клэй Купер.

«Вернись домой, ко мне…»

Вот эти слова он точно будет помнить до самой смерти.

В «Королевской голове» Гэбриеля не оказалось, но кабатчик Шеп, который вечно торчал за стойкой как приклеенный – может, он и ходить-то не умел, – упомянул, что в обмен на песни позволил какому-то дряхлому барду заночевать в конюшне.

– А поет он здорово, аж заслушаешься, – добавил Шеп, ополаскивая кувшины в тазу с мутной водой. – Про друзей, которые стали врагами, про врагов, которые стали друзьями. А дракона так живописал, будто сам с ним бился. Грустные такие баллады, душещипательные. Я даже всплакнул.

Понятное дело, в конюшне был Гэб. Достославный герой, который некогда делил с королями пиршественную чару (а с королевами – ложе), спал, свернувшись клубочком на вонючей соломе. Клэй хлопнул его по плечу. Гэбриель вскочил с криком, будто ему кошмар приснился, – так оно и было, наверное. Клэй отвел приятеля в кабак, спросил завтрак на двоих. Гэб все дергался, пока одна из Шеповых дочерей – тихая, темноволосая – не принесла заказ, а потом набросился на еду так же жадно, как вчера на Джиннино жаркое.

– Тут вот одежонка потеплее, – сказал Клэй, – и сапоги. Поешь вдоволь, а потом Шеп согреет воды, искупаешься.

– А тебе что, воняет? – с кривой ухмылкой спросил Гэб.

– Еще как, – ответил Клэй.

Гэбриель поморщился. Клэй нехотя ковырялся в тарелке, надеясь, что вот сейчас все и закончится. Он сделал все, что мог: накормил приятеля, одел его, обул, – теперь можно и домой. Ну, сказал бы Джинни, что, мол, уже не застал Гэба в Ковердейле, а она бы утешила: «Что ж, ты хотел как лучше», а он бы ей ответил: «Ну да…» – и улегся бы в кровать, к жене под теплый бочок, а потом…

Гэбриель рассматривал Клэя, будто у того вместо головы была стеклянная банка, в которой кругами плавали рыбки-мысли, а потом, заметив тяжелую котомку на скамье напротив и край большого черного щита за спиной друга, уставился в пустую тарелку, надолго умолк, хлюпнул носом, утер глаза засаленным рукавом и сказал:

– Спасибо.

Клэй вздохнул – вот тебе и домой – и ответил:

– Не за что.

Приятели заглянули в караулку у городских ворот: Клэю надо было сдать зеленый плащ стражника и сообщить Сержанту, что они уходят из Ковердейла.

– Куда это вы собрались? – спросил Сержант; его настоящего имени не знал никто, кроме жены, которая умерла много лет назад и унесла тайну с собой в могилу.

Сержант, человек неопределенного возраста, славился честностью и прямотой. На обветренном, дочерна загорелом лице красовались длинные густые усы, тронутые сединой, – они свисали до самого пояса, будто конские хвосты. Он никогда не служил в армии, не присоединялся к наемникам, а всю жизнь провел на страже Ковердейла.

Клэю совершенно не хотелось пускаться в подробный рассказ об их безнадежном предприятии, поэтому он просто ответил:

– В Кастию.

Стражники у ворот только что не охнули, а Сержант разгладил усы и посмотрел на Клэя сквозь щелочки прищуренных глаз:

– Гм, далеко.

Далеко? Сказал бы лучше, что солнце высоко.

– Ага, – буркнул Клэй.

– Верни обмундировку, – потребовал Сержант, протягивая мозолистую ладонь.