Виктория Шваб - Сотворение света [litres]

Беспомощный пленник в собственном теле, связанный уговором по рукам и ногам, он не мог ничего сделать, только смотрел, чувствовал и тонул.

– Холланд!

Голос Келла дрогнул. Его израненное тело дергалось, распятое на раме. Точно так же когда-то висел сам Холланд, когда его терзал и ломал Атос Дан. Клетка вытянула из Келла почти всю силу, остальное поглотил ошейник. В глазах Келла стояли ужас и отчаяние.

– Холланд, сукин ты сын, сопротивляйся же!

Тот и хотел бы, но тело его не слушалось, а усталый разум погружался всё глубже и глубже, тонул, тонул…

«Сдавайся», – сказал король теней.

– Докажи, что ты не слабак! – подстегивал голос Келла. – Докажи, что ты не раб чужой воли!

«Тебе меня не одолеть».

– Ты прошел весь этот долгий путь, чтобы вот так проиграть?

«Я уже победил».

– Холланд!

Холланд ненавидел Келла. И в этот миг сила его ненависти была такова, что едва не выдернула его из пучины. Однако Осарон оставался непоколебим.

Холланд слышал собственный голос и знал, что это говорит не он. А монстр, надевший его шкуру. В руке Холланда была зажата алая монетка – ключ к другому Лондону, городу Келла, а сам Келл кричал и бился, вырываясь из пут, пока на запястьях не выступила кровь.

Бесполезно.

Всё бесполезно.

Он снова оказался узником в собственном теле.

Из темноты доносился голос Келла:

– Ты просто променял одного хозяина на другого.

Наконец они сдвинулись с места – тело Холланда, направляемое Осароном. Дверь за ними закрылась, но крики Келла, невнятные и приглушенные, проникали даже сквозь нее.

В зале стояла Ожка, точила ножи. Она подняла голову: шрам-полумесяц на щеке, разноцветные глаза, один – желтый, другой – черный. Антари, сотворенная их собственными руками, по их милости.

– Ваше величество, – произнесла она.

Холланд попытался вынырнуть, хотел, чтобы в ответ раздался его голос, но прозвучавшие слова принадлежали Осарону.

– Стереги дверь. Никого не впускай.

По алым губам Ожки пробежала улыбка.

– Как пожелаете.

Дворцовый коридор промелькнул, как в тумане. Они очутились во дворе, миновали статуи близнецов Данов у подножия лестницы, стремительно пересекли сад, где под багровым небом вместо каменных тел теперь росли деревья.

Что стало бы с этим садом без него и без Осарона? Процветал бы город и дальше? Или рассыпался бы, лишенный жизни?

«Прошу тебя, – неслышно взмолился он. – Этот мир нуждается во мне».

«Нет смысла, – вслух произнес Осарон, и Холланд вздрогнул: до чего же мучительно быть не словом, а всего лишь мыслью в голове. – Мы начнем заново. Найдем мир, достойный нашей силы».

Они подошли к стене, и Осарон достал из ножен кинжал. Холланд не ощутил прикосновения стали, он был словно отрезан от собственных чувств, похоронен слишком глубоко, куда не доходило ничего, кроме жестокой хватки Осарона. Но когда пальцы короля теней окунулись в кровь и поднесли к стене монетку Келла, Холланд в последний раз оказал сопротивление.

Он не мог отвоевать свое тело, не мог получить его целиком, но, может быть, хватит и меньшего?

Одной руки. Пяти пальцев.

Он напряг все силы, всю волю, и на полпути к стене рука задрожала, замерла в воздухе.

По запястью струилась кровь. Холланд знал слова, которые разобьют тело вдребезги, превратят его в лед, в пепел, в камень.

Нужно только поднести руку к груди.

Придать магии форму.

Холланд почувствовал, что Осарон сердится. Сердится, раздражен, но вовсе не злится, как будто этот протест, в который Холланд вложил все силы, беспокоит темного короля не больше, чем укус комара.

«Ты меня утомил».

Холланд боролся, сумел даже приблизить руку к груди на дюйм, на два.

«Отпусти», – предупредило существо, поселившееся в голове.

Холланд напряг последние силы и приблизил руку еще на дюйм.

Осарон вздохнул.

«Так дело не пойдет».

Могучая воля Осарона ударила его, как стена. Тело не шелохнулось, но разум рухнул навзничь, придавленный сокрушительной болью. Нет, не той болью, которую он терпел сотни раз и привык не замечать, не той, от которой можно сбежать. Эта боль пронзила его насквозь. Вспыхнула в самой глубине, обожгла каждый нерв невыносимым огнем, и он кричал, кричал, кричал внутри собственной головы, пока наконец над ним не сомкнулась милосердная тьма, утягивая всё глубже и глубже.

И Холланд больше не сопротивлялся.

Он сдался и утонул.

Когда дверь захлопнулась и задвинулся засов, Келл еще долго бился о железную клетку. Эхо его голоса до сих пор звенело между каменных стен. Он кричал, пока не сорвал голос. Но никто не пришел. В его душе метался страх, но куда больше его пугала разверзшаяся пустота в груди – оттуда исчезло что-то очень важное, порвалась жизненная связь.

Он едва ощущал пульс брата.

Он вообще почти ничего не чувствовал, только боль в руках и жуткий леденящий холод. Он извивался, рвался из пут, но они держали крепко. По сторонам железной рамы были впечатаны заклятия, и, сколько бы крови Келл ни пролил на эту сталь, шею всё равно стискивал железный ошейник. Отсекал всё, что было ему нужно. Всё, что он имел. Всё, кем он был. Ошейник погружал его разум во мрак, сковывал мысли ледяным панцирем. Отнимал надежду и силу. «Сдайся, – шептала магия ошейника, проникшая в кровь. – Ничего у тебя нет. Ты никто. И ничто. Ты бессилен».

Он никогда не был бессилен.

Не знал, что это такое.

Вместо магии вспыхнула паника.

Надо выбираться.

Из этой клетки.

Из этого ошейника.

Из этого мира.

Чтобы вернуть Келла домой, Рай вырезал слово на собственной коже. А он, Келл, повернулся и снова ушел. Бросил принца, королевскую семью, город. Пошел за женщиной в белом сквозь дверь между мирами, потому что она сказала ему: ты нужен. Ты можешь помочь. Это твоя вина. Ты должен все исправить.

Сердце в груди пропустило удар.

Нет, не его сердце – а брата. Жизнь Рая была привязана к его собственной магическими узами – а магия исчезла. Снова вспыхнула паника. Сквозь леденящий холод донеслось дыхание огня. Келл вцепился в него, борясь с мертвенным ужасом ошейника. Выпрямился на раме, стиснул кулаки и потянул за наручники так, что хрустнули кости, разорвалась плоть. На каменный пол заструилась кровь, живая, но бесполезная. Он еле сдержал крик. Металл впился в кожу, в мускулы, царапнул по костям. Но он все тянул и тянул. И наконец правая рука высвободилась.

Келл шумно выдохнул и попытался сомкнуть мокрые от крови пальцы на ошейнике, но, едва прикоснулся к металлу, как по руке ледяными иголками взбежала боль. Закружилась голова.

– Ас стено! – взмолился он. «Разбейся».

Но нет.

Сила не откликнулась.

Келл всхлипнул, обмяк. Стены наклонились, сложились в туннель, разум медленно устремился навстречу тьме. Но он силой заставил себя выпрямиться, сглотнул подступившую к горлу желчь. Обхватил ободранной, истерзанной рукой другую, скованную, и потянул.