Сара Холланд - Узники времени и крови [litres]

Королева. Когда болтовня стихает, а ветер за окном успокаивается, готова поклясться, я слышу, как она ходит по коридорам надо мной.

В какой-то миг – не уверена, когда именно – я поднимаюсь с кровати с неясным желанием пройтись. Не думая, натягиваю халат и брожу по коридорам, придерживаясь только тех, что отведены слугам, чтобы не встретиться со стражей, патрулирующей Эверлесс по ночам. В движении я чувствую себя лучше, отвлекаясь от мыслей о папе.

Бинты Лоры на моих ногах развязались, и на белой ткани проступили красные пятна. Я сползаю вниз по стене, чтобы перевязать их, но у меня не получается. Руки трясутся очень сильно. Через ночную рубашку я чувствую ледяной холод каменных стен и пола. Был ли папа такой же холодный, когда умер?

– …Убили? Их всех? – шепчет голос. Я осматриваю коридор, но он тусклый и пустой, подсвеченный лишь мерцающими масляными лампами.

– Зарезали на дороге как псов, – снова звучит голос, он кажется мне знако́м. Я не сразу понимаю, что оперлась о стену рядом с той, что Роан звал шепчущей – местом, где из-за какого-то изъяна в архитектуре можно услышать разговоры в главном холле.

Я прижимаю ухо к стене.

Уверена, это голос Роана я слышу по другую сторону.

– Да, но Королева не хочет, чтобы кто-либо знал, – умоляет женский голос. – Роан, ты бы видел, как они гнались за нами. Кровососы убили бы меня, убили бы нас всех, если бы не Каро. Она пошла поговорить с кровососами и каким-то образом убедила их отпустить оставшихся. – Ее голос надрывается. – Королева отправила людей за ними, как только мы сюда добрались, но кто знает. – Она делает паузу, и я слышу быстрое, приглушенное «пока» и «спокойной ночи».

Зачарованная, я прижимаю ухо к стене, но там снова тишина. Голос мог принадлежать только Ине Голд, и она говорила о смерти. Нет, об убийствах. Мысли скачут в голове, я гадаю, что она хотела сказать. А потом вспоминаю бороздки на карете Королевы и пропитанные кровью подолы одеяний королевских слуг. Вывод напрашивается сам собой: на Королеву напали по пути в Эверлесс.

Сколько всего убитых? Какие еще ужасы принес приезд Королевы, кроме смерти папы?

Картины жестоких расправ всплывают в воображении, и, словно быстрый поток, воспоминание о смерти отца уносит меня. Я снова ощущаю почти физическую боль, как будто что-то внутри сломалось, подтягиваю ноги к груди и начинаю плакать, пряча голову между колен, чтобы заглушить звуки.

– Эй, – шепчет кто-то.

Роан.

Я должна вернуться в спальню, но оклик Роана похож на веревку, брошенную утопающему, тонкую и ведущую в никуда, и я не могу не ухватиться за нее.

– Привет, – шепчу я в ответ, голос дрожит от слез.

– Почему ты плачешь? – спрашивает он.

Я не могу говорить об отце. Не сейчас. Так что я рассказываю ему другую версию:

– Мое сердце разбито. – Надеюсь, Роан подумает, что я несчастная влюбленная служанка, плачущая по поклоннику, оставшемуся в деревне. Я просто хочу услышать его голос.

– Мне жаль, – звучит ответ Роана. Он делает паузу, а потом добавляет: – Я понимаю.

– Правда? – спрашиваю я дрожащим голосом. – Но ты… – я обрываю себя на полуслове. Глупо. Мне непонятно, как Роан или любой другой Герлинг может знать, что такое разбитое сердце, особенно когда он женится на дочери Королевы.

– Нет, продолжай, – просит он из-за стены. – Я что?

– Герлинг, – говорю я осторожно.

Любой мог бы понять по его акценту. Эти слова не выдадут меня. Надеюсь.

Он мягко смеется. Я хотела бы наклониться к этому звуку, закутаться в него, словно в одеяло.

– Виновен, признаю, – говорит он. – Но у нас, Герлингов, тоже есть сердца, знаешь ли.

– Иногда так не кажется, – мягко отвечаю я.

Роан вздыхает; звук его дыхания бежит по стенам ко мне, словно маленький ручеек.

– Знаю, – наконец говорит он. – Было намного легче, когда мы были младше. Тогда не было таких вещей, как разбитое сердце, или смерть, или что-либо подобное.

Неправда , думаю я. Мое сердце разбилось, когда Лиам заставил нас бежать из Эверлесса. Но молчу.

– Ты похожа на добрую девушку. Кто бы ни разбил твое сердце, он дурак. – Я закрываю глаза: если бы он только знал правду, то не говорил бы так. – Могу я что-то для тебя сделать?

Улыбка сама собой появляется на губах. Голос Роана – словно целебная мазь.

– Просто продолжай говорить, – шепчу я в ответ. – Что ты имеешь в виду, говоря, что было легче, когда мы были младше? – я добавляю последнюю часть, желая проверить, не забыл ли он меня.

– Хм, – могу представить выражение лица Роана прямо сейчас, его озорную улыбку, когда он вызывает воспоминания о диком детстве. Нашем детстве. – Ну, жизнь состояла из игр. Я в основном бегал с детьми слуг, знаешь ли. Я не презирал – не презираю их, как брат или родители.

– Моя… кузина всегда рассказывала, что он дразнил ее, – говорю я, осторожно подбирая слова. – Лиам, я имею в виду. Он называл ее ведьмой. – Я слышу горечь в собственном голосе.

– Не сомневаюсь, – он вздыхает. – Мои родители положили конец нашему общению со слугами после пожара.

Мое сердце сжимается; внезапно мне становится страшно, но я продолжаю:

– Пожара?

Он медлит.

– Думаю, мы играли в «захвати недельную монетку»… или нет, в «Лису и Змею», когда старая кузница загорелась.

Он больше ничего не говорит, но я и так помню.

– В «Лису и Змею», – шепчу я.

– О, – смеется Роан, – эту игру придумала девочка-служанка. Один человек изображает Лису, другой – Змею. И Лиса охотится за Змеей.

По телу пробегают мурашки: той девочкой-служанкой была я.

Я не успеваю ответить, потому что с противоположной стороны доносится приглушенный голос.

– Кто-то идет, – шепчет он. – И лучше, чтобы никто не видел меня разговаривающим со стеной. Надеюсь, твое сердце скоро излечится.

– Я тоже на это надеюсь, – шепчу я в ответ, хотя то, что он говорит, невозможно. – Спокойной ночи, – добавляю я, но, кажется, он уже ушел и коридор снова безмолвный. Радость от разговора смешивается с горем внутри меня. Это лишь капля в море, но в такой момент она стоит целого мира.

На следующее утро я неуверенно захожу в кухню. На мне черное простое платье, которое подготовила Лора. Хинтон с подносом в руках сразу же бросается ко мне. На подносе хлеб, сыр и чашка чая. Я сажусь с ним за боковым столом и молча ем. Мои чувства притуплены: сплетни кухонной прислуги кажутся неясным далеким шумом, вкуса еды я тоже не чувствую.

– Моего отца тоже убили, – говорит Хинтон через некоторое время. Его голос тихий, глаза прикованы к узору древесины на столешнице. – Его звали Кормер. Он был извозчиком лорда Лиама… раньше.

Я вздыхаю, и Хинтон искоса смотрит на меня. Я знала Кормера: статный, сильный мужчина с волшебной способностью успокоить любую лошадь, всегда готовый пошутить или рассказать историю. Неужели Лиам его убил?