Фрэнсис Хардинг - Остров Чаек

Сглотнув, Хатин кивнула.

– И что? Что сказал инспектор Скейн?

Хатин прикусила изнутри губы и посмотрела ему в глаза.

– Он больше не носит имя Скейн. – Она говорила медленно и с холодной сдержанностью. Глаза Ларша округлились, взгляд потемнел; смысл сказанного потряс его до глубины души.

Старинные предания хитроплетов гласили, что после смерти ты отправляешься в Пещеру Пещер и там платишь за вход Старице. В первой пещере отдаешь свое имя…

У мертвых имен не было.

– Как?.. – и Ларш умолк.

Хатин выгнула брови и слегка покачала головой.

– Где?

– В Обманном Лабиринте. В лапе Когтистой Птицы. Ларш моргал и моргал, поводя бровями, словно пытался отделаться от падающих с неба капель дождя.

– Отведи свою госпожу сестру в пещеру, – не сразу произнес он.

Даже когда Хатин сумела провести Арилоу обратно в пещеру, ее разум и сердце переполняла боль за Скейна и Эйвен, и потому она смывала пудру с лица сестры с особенной осторожностью. Маленькими гребешками из ракушек выскребала грязь из-под ногтей Арилоу до тех пор, пока небо снаружи не почернело и уже ничего нельзя было разглядеть. Только когда Арилоу застонала и задергалась, Хатин поняла, что царапает ее.

Камышовый полог хлопнул, пропуская внутрь фигуру. Перекрещенные лучики свинцового света, что просачивались снаружи, высветили свирепое лицо со шрамом в виде птичьей лапки. Это была Эйвен. Когда Хатин сбивчиво ахнула от удивления и облегчения, она не ответила.

– Оставь меня с ней, – сказала Эйвен. – Тебя ждут у Хвоста Скорпиона.

В пещере, где накануне туманной ночью Хатин застала одного лишь Ларша, сейчас было полно народу. Казалось, собралась вся деревня, не считая Эйвен, Арилоу и самых младших детей.

На каменной плите лежал инспектор Скейн. Ему сложили руки на животе, словно он сытно отобедал и прилег вздремнуть. Все выглядело бы правдоподобно, если бы Скейну удосужились закрыть глаза, но, похоже, суеверный страх не позволил хитроплетам этого сделать.

… а когда отлетевшая душа оставляла имя в первой пещере, она переходила во вторую, где предстояло отдать глаза, чтобы двигаться дальше…

Хатин с ужасом осознала, что Скейна уложили на алтарную плиту с резьбой, изображающей жертвоприношение. Может, так вышло по чистой случайности, а может, сельчане, не сговариваясь, решили, что телу грех пропадать, так почему же не задобрить им духов…

– Здесь говорить нельзя. – Мама Говри, как всегда, была собрана. – Если заговорим, голоса достигнут входа. Мы отправимся на Тропу Гонгов.

Скейна завернули в парусиновый плащ Уиш и отнесли в дальнюю часть пещеры, где черная гладь озера напоминала зеркало.

Там все вошедшие скинули с себя верхнюю одежду и принялись быстро и мерно дышать, словно торопясь вобрать как можно больше благодати из воздуха. Затем Уиш опустилась у кромки черного озерца на колени и, сделав последний глубокий вдох, нырнула. Спустя несколько минут она, как кит в фонтане мелких брызг, снова показалась на поверхности.

– Путь чист, – отдышавшись, сообщила она. На проверку Тропы Гонгов всегда посылали лучшую ныряльщицу, а после Эйвен ею была Уиш. Сделав еще несколько глубоких вдохов, она снова погрузилась в воду, выгнув по-дельфиньи спину над поверхностью озера.

Следом нырнула мама Говри, а после, один за другим, и остальные сельчане. Хатин шла одной из последних; когда она входила в воду, лицо и руки у нее гудели, кожу покалывало от частого дыхания. Тропу Гонгов она проплывала всего несколько раз. Сделав глубокий вдох, Ха-тин окунулась в ледяное озеро.

Нужно было всего лишь перетерпеть пронзающую боль при погружении, чтобы затем стать той, кем она была, – юркой и неуловимой, как угорь, ныряльщицей.

Хатин нащупала знакомые кремниевые зацепы для рук и потянулась глубже к началу подводного тоннеля. Перевернулась лицом кверху, чтобы плыть по нему, перебирая руками и ногами по потолку. Скудный свет почти сразу же пропал, и ей осталось плыть на ощупь по памяти.

Здесь не было слышно ничьих голосов, здесь звучала иная мелодия: вода шептала о каждой темной капле, что со звоном вливалась в этот тайный поток на протяжении всей его длины. Эта странная музыка и дала Тропе Гонгов имя.

Где-то внутри Хатин-ныряльщицы еще оставалась другая часть ее существа: та, чьи мысли полны тревог, та, что дрожит от страха перед самим страхом и трепещет при мысли, что может запаниковать, и ей некуда будет вынырнуть за глотком воздуха. Однако Хатин-русалка познала странный покой в черноте – несмотря на все опасности.

Любой, кто поплыл бы по тоннелю до самого конца, уперся бы в тупик, но Хатин в свое время научили, как отыскать низенькое ответвление, и вот она нырнула вбок и вниз, в смежный проход. Она позволила телу всплыть; когда легкие расширились, изо рта у нее вырвались пузырьки воздуха. Вынырнув, она сделал вдох, и к ней вернулся мир с его тревогами. Услужливые руки вытащили ее из воды, освобождая путь тем, кто плыл следом.

Этот грот был одним из многих секретов деревни. Каждого ребенка учили, как проходить Тропу Гонгов, и потому каждый в случае опасности мог, не опасаясь погони, бежать в Хвост Скорпиона, а оттуда – в тоннель. Сеть переходов связывала грот с огромным сточным колодцем близ Погожего и местами за городом, однако единственным источником света здесь служили мириады светляков. Чиркнул кремень, затрещал фитилек, на едва ощутимых дуновениях воздуха робко затрепетало пламя, и Хатин обнаружила, что стоит посреди грота, полного зубов.

… а в третьей пещере мертвых предстояло расстаться со ртом…

Ряды призрачных зубов, торчавших из пола и свисавших с потолка, были размером со взрослого хитроплета. Сталагмиты и сталактиты. Грот обнажил свой оскал, за которым виднелась темная глотка.

Сельчан, которые населяли мир Хатин, было почти не узнать. Тюрбаны старух, вышитые фартуки молодых жен, пояса юношей с инструментами и безделушками – все, что помогало узнать любого с первого взгляда, осталось позади. В полутьме глаза хитроплетов на обрамленных мокрыми волосами лицах казались желтыми звездами во впадинах.

И все же Хатин признала всех, даже в темноте. По зубам.

Почти всякий хитроплет, когда обзаводился взрослыми зубами, украшал их, как велел того обычай: крошечными пластинками из бирюзы, перламутра, нефрита, агата или розового кварца. Пламя фонаря играло, мерцая в крохотных самоцветах и отражаясь в широких, застывших от страха улыбках.

– Хатин здесь? – спросил ряд полумесяцев из ляпис-лазури. Это говорила одна из самых видных старух, и доброта в ее голосе притупила лезвие страха. – Расскажи, что случилось, дитя.

И Хатин нерешительно поведала собранию улыбок об испытаниях Скейна, об исчезновении Арилоу… Тут она запнулась, а после рассказала лишь о том, как нашла сестру у кромки моря, не упоминая при этом об Уиш. В этот миг она ощутила, как кто-то нежно коснулся ее руки; теплое и живое, прикосновение казалось странным в этом царстве тьмы и смерти. Более твердым голосом она закончила историю о том, что было после, вплоть до смерти Скейна.