Эми Хармон - Королева и лекарь

– Следующего, – велел он, оборачиваясь к Саше.

Она быстро кивнула и отпустила его пальцы, чтобы помочь Кимале подняться на ноги. Та выглядела ошеломленной и с трудом сдерживала слезы радости.

– Спасибо, – пролепетала она, протягивая к Келю обе руки, и он поспешил прервать ее взмахом ладони.

– Ступай и не твори зла, – ответил он неловко и тихо добавил: – Саша. Скорей.

Ему было страшно потерять едва обретенную связь со своим капризным даром. Саша подчинилась: выбежала из дома и тут же вернулась с девочкой на руках. Малышка была так слаба, что не могла идти сама и лишь беспомощно цеплялась за Сашину грудь, глядя на Келя огромными, исполненными боли глазами.

– Это Тора. Тора любит птиц. Может изобразить любую.

Девочка чуть слышно пискнула, и, хотя голос этой птицы был Келю незнаком, Саша улыбнулась.

– Видишь? Эту я знаю.

Она изогнула губы и свистнула, копируя изданный Торой щебет. Затем Саша положила ее на кровать перед Келем, и девочка закрыла глаза, словно этот звук был последним в ее жизни. На сей раз Саша не стала дожидаться просьбы Келя и сама взяла его за руку, а второй обхватила детские пальчики. Кель опустил ладонь на крохотную грудь Торы и прислушался в поисках ноты, которая могла бы его направить, – однако не прошло и секунды, как его отвлек знакомый свист. Кель распахнул глаза, чтобы попросить Сашу помолчать, но ее губы были плотно сомкнуты.

Он недоуменно моргнул и только тогда понял, что свист раздавался не в ушах, а в руках и груди. Песня Торы напоминала пугливый щебет пташки. Кель попытался его воссоздать, но загрубевшее горло отказывалось брать такую высокую ноту. Он крепче сжал Сашину ладонь:

– Птичья песня. Повтори ее.

Саша немедленно засвистела снова, и на этот раз Кель подхватил песню, усиливая до тех пор, пока голова и руки не зазвенели от оглушительных вибраций. Затем он сосредоточился на болезненной черноте, которая пятнала каждый выдох девочки, и рассек ее особенно пронзительной трелью. Чернота лопнула с почти слышным хлопком, и малышка, мгновенно расслабившись, засопела. Кель погрузил ее в сон.

– Все в порядке, – прошептал он, отстраняясь. – Она исцелена. Забери ее и позови следующего.

Саша без лишних слов подхватила девочку и скрылась за дверью. Каждый приведенный ею человек удостаивался маленькой истории – какой-то важной детали, которая помогала Келю проникнуть в его суть и делала возможным исцеление. И Саша всегда держала его за руку.

Он исцелял одного за одним, и все песни различались по тембру, ритму и тональности. Некоторые напоминали череду щелчков, другие были высокими и пронзительными, а третьи казались не более чем выдохом ветра – как у матери, заболевшей сразу после рождения ребенка. Мелодия одного старика звучала низким барабанным боем, и дух Келя зазвенел от напряжения, пытаясь под него подстроиться. Однако, когда ему это удалось, старику стало настолько лучше, что он покинул хижину на своих двоих.

Были и такие, кого Кель не сумел исцелить. Девушка двадцати весен смотрела на него стеклянным взглядом. Саша погладила ее по волосам и рассказала, как она любит растущие в скалах цветы. Но Кель не слышал ничего, кроме Сашиной доброты. Если у этой девушки и была песня, она была заперта где-то далеко, куда он не мог дотянуться. Она еще дышала, ее сердце билось, но душа давно покинула земное пристанище. То же случилось и с ребенком, которого принесла на руках отчаявшаяся мать. Она уверяла, что мальчик жив, и даже закричала на Келя, когда тот покачал головой, – но руки ребенка висели вдоль тела плетьми, а глаза были затянуты туманом. Он оставил этот мир несколько часов назад.

Один мужчина – ненамного старше Келя, очевидно мучимый болью, – робко присел на кровать, но когда Кель попросил его лечь, лишь покачал головой, словно еще не был готов.

– Это Гар. Он очень болен, – тихо сказала Саша. В ее глазах металась тревога. – Его жена умерла в прошлом месяце. Ему сильно ее не хватает.

Кель положил одну руку мужчине на сердце, а второй придержал за спину, побуждая опуститься. У него не было времени на сочувствие и сомнения. Мужчина принялся плакать, но Кель заставил себя сосредоточиться на слабых нитях его песни, которые лежали на самой поверхности. Однако, когда он попытался их натянуть, мелодия изменилась, превратившись в диссонирующую разноголосицу. Кель не мог понять, за какой нотой следовать. Он замер в нерешительности, и в то же мгновение песня отделилась от тела мужчины, выскользнула из пальцев Келя и поплыла, будто завиток дыма, – все выше и выше, пока не стихла совсем.

Когда Кель открыл глаза, застывший взгляд Гара был устремлен в потолок, а лицо выглядело странно умиротворенным.

– Он не хотел, чтобы ты его лечил, – прошептала Саша. – Он хотел уйти.

– Но его песня еще слышна. Я мог облегчить его боль, – возразил Кель, пораженный внезапным чувством потери.

– Ты облегчил его боль, – просто ответила Саша. Затем закрыла Гару глаза и, стянув с волос голубой платок, накинула его на покойного.

– Это ведь твое, – запротестовал Кель. Он и сам не смог бы объяснить, почему его это так задело. Саша карабкалась за этой тряпкой на скалу, а теперь так просто с ней рассталась.

– Его жена была ко мне добра, – объяснила она, вышла из комнаты и вскоре вернулась с тремя односельчанами. Они забрали Гара, то и дело бросая на Келя вопросительные взгляды, и паломничество возобновилось.

В какой-то момент звуки и мелодии начали сливаться, и Саша отказалась вести к Келю следующего больного. Вместо этого она заставила его лечь на кровать, перед которой он провел на коленях столько часов, и подложила ему под голову подушку. Не в силах вымолвить ни слова, он подчинился ее мягким рукам на своих волосах и убаюкивающему шепоту:

– Хорошая работа, капитан

Он проснулся от солнечного света и шороха: по щеке скользил нож.

– Ты мне не рабыня, – пробормотал Кель, открывая затуманенные глаза, но увидел только занавесь огненных волос.

Саша отпрянула, сбегала на кухню за стаканом вина и помогла ему сесть. Все тело ломило, будто он неделю провел в битве или упал с высоты, сброшенный птицечеловеком. Вино было слабым и намного более теплым, чем он привык, зато неплохо утоляло жажду, и Кель осушил два стакана, прежде чем снова откинулся на подушку. Саша тут же вернулась на прежнее место и пристроила его голову у себя на коленях.

– Я закончу и уйду, – сказала она кротко. – Но ты проспал два дня и зарос, как медведь.

Кель фыркнул, и ее губы на секунду изогнулись в улыбке, прежде чем опять поджаться в крайнем сосредоточении. Масло, которое она использовала, пахло шалфеем и слегка покалывало кожу, и Кель закрыл глаза, отдавшись ее рукам. Молчание Саши дышало не секретами, а умиротворением и омывало его, точно морские волны. В ней не было ни капли притворства, зато целые океаны необъяснимой уверенности, и Кель почувствовал, как потихоньку легчает в голове и груди. Саша словно ослабила плетение его прошлого и крепче затянула нити настоящего, целиком поместив его в нынешний момент и заставив минувшее подернуться дымкой. Пожалуй, она ему нравилась.