Александр Прозоров - Князь

– Странная у вас семья, – кашлянул Зверев. – Ты, что ли, хозяином будешь?

– Какая семья, боярин? – горько усмехнулся старик. – Кто от татарского разбоя остался – вот и живем. Поодиночке не перезимовать.

– Как же вы уцелели?

– Свезло. Я в лесу лыко драл, Филона белье полоскать ходила. Да как шум, крики услышала, в бузине сховалась. Детишки тоже по щелям догадались скрыться. А Лукерью просто не взяли. Кому она нужна такая? Как лежала на печи, так и осталась. Хозяином же молодой муж ее был, Филонин. И-иэх… Десяток кур еще басурмане споймать не смогли, да ягненок как-то глаз их миновал. Вот и остались тут мы все… Везучие…

– Пахом, – кивнул холопу Андрей. – Сумки развяжи, сообрази перекусить нам всем. А что, хозяин, государю на разбой учиненный пожаловаться не хочешь? Может, есть чего сказать?

– До Бога высоко, до царя далеко… – начал старик древнюю занудную песню.

Но князь тут же его оборвал:

– Я подмогну – поедешь? Все поедете? Пусть государь сам на слезы ваши глянет. Может, и аукнутся татарам ваши беды. Ну, поедешь?

– Дык, я… – оглянулся на товарищей по несчастью старик. – Я не против.

– Тогда собирайтесь. Завтра поутру заберу вас отсюда. Постоялый двор ближайший где?

– Есть в Бутурлях на Пьянке… Али у Пьяного Перевоза.

– Отчего все пьяное-то?

– Сказывают, как бояре со службы порубежной возвращаются, то пьют зело. Едут вдоль реки. Так к ней название Пьянка и прилепилось.

– Ладно, Пьянка так Пьянка. Завтра на двор постоялый вас отвезу, заплачу, чтобы кормили, пока остальных собираю. Тут окрест есть еще, кто от татар пострадал?

– Проще вспомнить, кто не пострадал! – с готовностью дернул себя за бородку старик и начал перечислять…

Один день ушел на то, чтобы довести несчастных до постоялого двора на Перевозе и условиться с хозяином о том, что тот будет встречать, устраивать и кормить других бедолаг, которых отберет с собой Андрей. Зверев намеревался привезти в первопрестольную сотни три пострадавших – столько клочков пергамента и заставил он надписать содержателя двора. Обрывки с росчерком должны были стать «паролем», доказательством того, что смерд действительно прислан князем, а не намеревается пожировать на халяву.

А дальше – почти две недели сплошной скачки. Андрей обещал вернуться через три недели и очень хотел уложиться в этот срок, всей душой скучая по Людмиле, – но объехать больше ста верст порубежья, да еще петляя от селения к селению, то дальше в мирные места, то ближе к Суре, было не так-то просто. Уже совершенно забыв про список старика, Зверев спешивался на краю очередного селения, заговаривал с первым встречным, напоминая о татарах – и всегда находил кого-то, кто потерял дочь, мужа, отца, брата в тяжкой неволе. Еще жалобно смотрелись увечные, с отрубленными руками, исковерканными лицами, перекошенные из-за плохо сросшихся ребер. Их Андрей тоже отсылал на постоялый двор – а потом поднимался в седло и мчался дальше, через леса, где дороги стремительно зарастали сугробами; через поля и болота, продираясь через кустарник, по почти чистым от снега, продуваемым ветрами холмам и заваленным уже выше колена низинам. День за днем, деревня за деревней, леса, поля, двух-, трехчасовые переходы – новые разговоры и новая дорога.

Пахом, пугаясь близости тревожной границы, заставлял своего воспитанника постоянно носить байдану да еще поверх нее овчинный куяк. И днем носить, и ночью не снимать – а ну в темноте налетят басурмане? Когда одеваться? Меховые беличьи штаны, валенки, стеганый поддоспешник, упомянутый куяк да еще горностаевая длинная епанча на плечах, подшлемник и поверх него лисий треух… В общем, Андрей предпочитал спать на сеновале: в натопленной избе в его одеянии легко было свариться. Одно утешало: Пахом в новеньком, натертом салом юшмане, застегнутом поверх войлочного поддоспешника, неизменно заворачивался в тулуп рядом. Не делал себе скидки дядька, тягал железо на равных.

Впрочем, человек привыкает ко всему, и к середине второй недели князь Сакульский уже не замечал ни брони на плечах, ни бердыша за спиной – так же как раньше не замечал хорошо сидящих по ноге вейсмеровских кроссовок.

Наконец счет дням перевалил за пятнадцать. То есть начиналась третья неделя «экспедиции». Андрей с холопом как раз покинули Маслов Майдан, отправив из него на восток двоих отроков, осиротевших еще этим летом, и теперь широкой походной рысью, раскидывая наст, мчались через густую, темную даже без листвы, дубраву. Сунув за пазуху рукавицы, Зверев вытащил оставшиеся обрывки пергамента, пересчитал:

– Два десятка еще, Пахом. За пару дней управимся… Или, может, плюнуть и сейчас обратно повернуть?

– Ты ныне князь, Андрей Васильевич, тебе виднее. Мое дело холопье. Следить, чтобы соль с перцем да сало в сумках не переводилось.

– Обратно, не обратно… Ромашки, погадать, нету… – Зверев сунул обрывки назад, в поясную сумку, оглянулся на холопа: – Что, нет у тебя ромашки, Пахом?

– Есть. Токмо сухая, перетертая, от кашля. Подойдет?

– Нет, такая не подойдет. Ее уже изгадали в труху…

Дорога перевалила гребень, повернула за могучий гранитный валун, и Андрей увидел прямо перед собой четырех татар. Ленивые и спокойные, те тоже держали куда-то путь, тропя целину. Морды лошадей едва не столкнулись, князь и широколицый татарин в таком же, что у Зверева, треухе, на миг замерли, глядя друг на друга. Секунда – налетчик стряхнул рукавицу и схватился за рукоять сабли, князь повернулся правым боком к противнику и, пригнув голову, рванул из-за спины бердыш. Не снял, а именно рванул вперед, ухватив внизу, возле подтока. Оружие, начав проворачиваться на наплечном ремне, по широкой дуге полетело вперед, снизу вверх рубанув горло татарского скакуна. Враг, вскинув над головой клинок, вместе с лошадью повалился набок. Тот, что ехал следом, отреагировать и вовсе не успел, только глаза выпучил, а остро отточенный кончик стального полумесяца уже вонзился в его грудь.

– Бей русских! – Третий татарин ринулся вперед, рубанул из-за головы.

Андрей принял удар на бердыш, повел его влево. Сабельный клинок и полумесяц вместе ушли в сторону, а подток, завершая круг, четко ударил противника в висок. Шлем басурманина висел – так же как у Андрея – на луке седла, и тонкую кость черепа ничто не защищало.

Четвертый разбойник успел перебросить в руку щит, прикрылся им, бросаясь в самоубийственную атаку. Бердыш ударил в деревяшку, а сабля понизу резанула Андрею живот. Князь вскрикнул от боли, противники разъехались. Зверев развернулся, перехватил оружие дальним хватом и, словно рогатиной, ткнул татарина меж лопаток. Тот как раз скрестил клинки с Пахомом и не заметил, как к нему подступила смерть.