Александр Мазин - Путь императора

Лев еще раз зевнул, наклонил косматую голову, фыркнул… Нарастающий гул толпы раздражал его.

Львица нетерпеливо рявкнула и, отойдя в сторону, стала подкрадываться к человеку сбоку. Она не столько охотилась, сколько играла, но лев не мог этого допустить. Право первым отведать сладкого мяса принадлежало ему.

Когда лев поднялся, Фаргал понял, что время его жизни подходит к концу. И сделал шаг вперед. Смерть – это только смерть.

«Таймат!– мысленно воззвал он.– Прощай, любимая!»

Больше они не увидятся. Богам не интересны тени.

Рыжее тело хищника напряглось, зрачки сузились.

«Сейчас прыгнет»,– подумал Фаргал, согнул колени и… лев прыгнул!

Холодный огонь вспыхнул в груди Фаргала. Он метнулся в сторону – едва не опоздал. Львиные когти чиркнули по его груди, но хищник промахнулся! Затормозив – выпрямленные лапы вспахали песок,– хищник обескураженно поглядел на львицу. Та зарычала.

Толпа на трибунах взревела, и лев, которого уже обуяла ярость, заревел в ответ. Львиный рык, низкий, страшный даже здесь, где между людьми и хищником – железные прутья,– прокатился над Ареной и заставил притихнуть распалившихся зрителей.

Но Фаргала он только подстегнул.

– Сражайся!

Лев снова припал к земле. И эгерини не стал ждать, пока хищник бросится на него. Он прыгнул сам!

Лев, вскинувшись на задние лапы, огромный, в полтора раза выше человека, попытался поймать эгерини в воздухе, но промахнулся. Лев был слишком тяжел и медлителен. Он родился здесь, в человеческом городе, и никогда не охотился по-настоящему. В нем слишком мало осталось от настоящего дикого зверя.

Пальцы Фаргала вцепились в жесткую грязную шерсть на затылке хищника, тело эгерини перевернулось в воздухе (трибуны выли, свистели, визжали, как целая сотня демонов), колени ударили в львиную спину, и хищник, потеряв равновесие, опрокинулся навзничь, придавив Фаргала к земле. Но руки Фаргала сдавили шею хищника, и эгерини знал, что уже не отпустит ее. Никогда.

Изогнувшись, лев вонзил когти в бедро человека. Человек не почувствовал боли, только всесокрушающую ярость…

Трибуны обезумели. Человек и зверь с рычанием катались по Арене, кровь обагряла песок…

– Хар-ра! – заревел Фаргал, и его клич ничем не уступал львиному реву.– Хар-ра!

Лев захрипел. Руки Фаргала сдавливали горло хищника, как стальная цепь. Запах грязной львиной шкуры и запах собственной крови пьянил эгерини.

– Сражайся!

Ужас пришел на Арену. Львица с жалобным мяуканьем кинулась обратно в клетку и забилась в угол, скалясь и прижимая уши.

– Хар-ра!

Длинное тело хищника еще дергалось, лапы разбрасывали песок, но глаза уже начали стекленеть, потому что увидели смерть и приняли ее.

Красная пелена рассеялась, и Фаргал разжал руки. Лев лежал на боку: вывалившийся язык, лужа мочи под брюхом…

Фаргал выпрямился. Кровь толчками выплескивалась из порванной ноги. Эгерини зажал ее ладонью, боли он не чувствовал. Воздух стал вязким и горячим. Неистовые вопли зрителей слились в однотонный гул. Прихрамывая, Фаргал двинулся к железной двери, миновал ее, ничего не видя, кроме пятна света впереди, прошел по коридору, мимо не решившихся его остановить стражников, дальше, под арку, во внутренний двор, сделал еще четыре шага по нагретым солнцем плитам – и упал навзничь, подставив жарким лучам исполосованную когтями грудь. Когда опомнившиеся стражники подбежали в Фаргалу, тот был еще жив.

– Десять монет – и паренек ваш,– сказал стражник, нервно облизнувшись.– Меня ж сотник прибьет, если узнает!

– Пять,– сказал рослый мужчина, каждая рука которого была толщиной с ногу среднего мужчины.– Пять – это даже много за то, что от него осталось.

– Восемь.– Стражник все время озирался, хотя, появись кто в коридоре, он бы сразу услышал.

– Пять. И перестань башкой вертеть,– раздраженно бросил рослый.– Откуда мы знаем, что он выживет, верно, начальник?

Тот, к кому он обращался, носил на запястье золотой браслет «царского человека». Но на сановника не походил. Широкие скулы и особый разрез глаз в сочетании с красновато-коричневой кожей и рукоять меча, торчавшая из-за плеча, выдавали в нем уроженца Самери.

– Я должен на него взглянуть,– сказал самериец.

– Он там.– Стражник кивнул на дверь.– Пошли.

Человек, лежащий на узкой кровати, выглядел неважно. Бледный, с черными кругами у глаз, исхудавший, все ребра наперечет.

Самериец так долго смотрел на него, что стражник совсем извелся.

– Ну пусть будет семь,– предложил он.– Только быстрей, вот-вот караул нагрянет!

Самериец медленно кивнул головой.

– Бери его,– сказал он рослому и потянулся за кошельком.

Тот скривился, но без возражений поднял лежавшего на руки.

– Тяжеленький,– пропыхтел он.– А на вид тощий, кости одни.

– Мясо нарастет,– обрадованно проговорил стражник, пряча монеты.– Был бы живой!

– Вот именно,– ядовито произнес рослый.

Стражник открыл ему дверь и посторонился.

– Могли бы и скинуть пару монет,– заметил рослый, когда они вышли на воздух.– Запросто.

– Пустое,– бесстрастно произнес самериец и потер ладони.

Рослый хмыкнул. Насколько он знал своего начальника, этот жест говорил о том, что самериец думает о драке. Вернее, об убийстве, потому что драться с этим демоном – все равно что самому прыгнуть на меч. Стоило ли в таком случае выкладывать золото?

Но свои мысли младший наставник Вакуш по прозвищу Булава оставил при себе.

Они пересекли открытую площадку, и Вакуш пнул ногой дверь в следующее здание. Дверь открыли.

– Гладиаторский Двор,– сказал самериец стражнику.– Я – помощник Управителя.

– А это кто? – стражник показал на раненого.

– Наш,– коротко ответил самериец и шагнул вперед.

Стражник посторонился.

Фаргал очнулся на следующее утро. Нельзя сказать, что он чувствовал себя хорошо, но все же лучше, чем у льва в желудке.

Эгерини огляделся. Узкая, похожая на склеп комнатушка с горизонтальным окном, прорезанным наверху. Кувшин с водой. Дыра в полу, прикрытая доской,– для отправления естественных надобностей. Вмурованное в пол кольцо и цепь, тянущаяся от него к ноге Фаргала. Цепь, тюремная камера – это уже стало привычным. На грубо оштукатуренной стене бледными оранжевыми линиями изображено совокупление самца гориллы с женщиной. Может, впрочем, это вовсе и не горилла, а лишь результат слабости художественных навыков автора рисунка.

«Я задушил льва,– подумал Фаргал и не испытал ни гордости, ни даже удовлетворения. Была зверюга – и нету.– Задушить бы тех, кто нас с красногривым рассовал по клеткам».

Кровожадные мысли Фаргала прервал пронзительный скрип дверных петель.

В проеме стоял стражник в алых доспехах.