Дарья Зарубина - Радужная топь. Ведьма [litres с оптимизированной обложкой]

– Каков из себя тот господин? Чернявый, русый? – спросила Ядзя, чувствуя, как обмирает сердце.

– Волос у него… как пшеница в поле. Росту высокого, стати чудной, и голос добрый. – Припоминая, Анитка чуть улыбнулась, знать, приглянулся заезжий господин, а Ядзя нахмурилась, догадалась, кто на порог пожаловал.

– Чай, и денежкой поблагодарил, – фыркнула Ядвига. Сама была такой девчонкой. За монетку, за ленточку готова была ножки господам целовать. Что Анитку винить: дал добрый господин денежку – она и рада по нему улыбаться…

– Давай грамотку, передам княгине, – потребовала Ядзя и, видя, как неохотно выпускает Анитка из рук письмецо, добавила: – Вечером придешь, ленту получишь новую. Только язык за зубами держи.

Девушка закивала, бросилась прочь, а Ядзя развернула письмецо и долго вглядывалась в него, ища знакомые значки. Учил ее Кубусь грамоте еще в те времена, когда о Черном князе и проклятом его сватовстве и слыхом в Бялом не слыхивали. А потом закрутилось, понеслось, так толком и не выучилась. Казалось бы – крючки знакомые, а не прочесть.

Ядвига нырнула в дверь, заглянула в лицо госпоже. Эльжбета тихо спала, щеки горели, но уже не так жарко. Видно, на пользу пошло обтирание.

Ядзя села в ногах, расправила на покрывале письмо, стала осторожно, по буковке разбирать послание, вполголоса проговаривая то, что получилось. И ужаснулась. В другое время умилилась бы, поплакала, ответила сердцем на горячие, страстные, полные любви и покаяния слова, потому как хорошо писал Тадеуш Дальнегатчинский. Песни бы ему петь. Да только если попадут эти песни в руки к Эльжбете, голова полетит Ядзина.

Ядвига прижала письмо к груди, молясь Землице: лишь бы не проснулась задремавшая госпожа. Потихоньку вышла за дверь и заперла за собой, чтобы ненароком не потревожили княгиню другие слуги, неторопливо прошла по коридорам и лестницам, то здесь, то там натыкаясь на мертвяков, собиравших на княжеский стол. А как сошла с крыльца, припустила что было сил в сторону рощи. Скоро два часа, как ушла туда княгиня Агата с преступницей-нянькой. Может, уж и отправила госпожа обратно в Бялое негодную старуху. Тогда и о Тадеке Дальнегатчинском потолковать будет можно.

Ядзя ловко спрыгнула с пригорка на зеленую блестящую траву. И тут нога поехала по мокру – знать, вылили воду после умывания, – и девушка со всего маху плюхнулась навзничь так, что клацнули зубы, закружилась голова. Перед глазами потемнело. Но время ли разлеживаться, если дальнегатчинец вот-вот на двор явится. С него станется. Страху никакого нет.

Ядзя стала слепо шарить рукой в поисках опоры. И тут рука коснулась чего-то теплого и шершавого, как дранка. И это теплое вдруг обхватило ее за плечи, подняло, поставило на слабые ноги.

– Что же ты, Ядвига, – пророкотал над самым ухом голос Владова великана, – словно коза, по двору скачешь? Торопишься куда?

– Да что вы, господин Игор, – вежливо отозвалась Ядзя, чувствуя, как отступает темнота. – То я в рощу, веточек березовых нарвать. Для хозяйского умывания.

– А что других не послала? – Игор внимательно заглянул в глаза, и Ядзя тотчас отвела взгляд.

Чем закрайцу в глаза солгать, уж лучше на первом суку удавиться: быстрая смерть благостью будет. Закрайцы и за меньшую вину людей муками страшными пытали.

– Ладно, не бойся, – рыкнул едва не в самое ухо Игор. – Я девок не ем. С малолетства закормлен, вот с души и воротит.

Он рассмеялся. И на сердце у Ядзи потеплело.

– Давай я тебя до рощи провожу, чтоб в другой раз ножка не подвернулась.

– Проводи, – ответила Ядзя, не успев ни подумать, ни испугаться. – Дорога мирская, не купленная, а вольному воля…

Словно кто под локоть толкнул – сделала шаг навстречу закрайцу.

Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот из груди выскочит.

И тут князев великан сделал такое, чего никто ожидать от него не мог, не только Ядвига, а и сам хозяин его, князь Влад. Игор подхватил Ядзю на руки, прижал к широкому, как пекарская лопата, плечу, припал губами к виску, на котором билась жилка, и прошептал:

– Пойди за меня, Ядвига. Все думают, что я зверь лесной. Неправы они. У тебя сердце доброе, ты увидишь, что не зверь я, а человек из плоти и крови. Прикипел я к тебе. Один раз увидел только в Бялом – и уж знал, что ты мне Землей на сердце начертана. А что есть во мне звериного, то тебе защитой и опорой будет. Потому как за тебя да за Влада Радомировича, как пес цепной грызть и рвать стану…

Зеленые глаза великана полыхали огнем, а от груди шел такой жар, что, казалось, вот-вот обожжет Ядзе лицо и руки.

– Пусти, – ни жива ни мертва, пискнула она, стараясь оттолкнуть нежданного ухажера. – Пусти, мне к хозяйке надо!

– Только скажи, пойдешь за меня? – Игор жадно втягивал носом запах ее волос.

– Не пойду, – вскрикнула Ядзя, выскальзывая из его рук. – Боюсь я тебя…

Белая прядь вновь упала великану на глаза, так и не позволив девушке увидеть лицо закрайца, но Ядвига почувствовала, как потемнел его взгляд, сошлись брови.

– Не зверь ты, – утешительно пробормотала она. Откуда смелость взялась: погладила по длинным белым пальцам сжавшуюся в кулак руку. – И не думала я о тебе никогда как о звере. Но уж я свое сердце другому обещала. Тебе мне предложить нечего. Ты и любви, и верности достоин, потому меньшим тебя не обижу.

– Хорошо у тебя язык подвешен, девка, – рыкнул Игор, – только жалости твоей я не просил. И был бы в родной земле, за жалость эту убил тотчас. Но я князю обещал закрайские привычки на родине оставить и забыть. Потому живи и впредь умнее будь – и к воину с жалостью не лезь.

Игор прошел мимо нее к дому. Лишь слегка, будто ненароком задел плечом. Но Ядвига покачнулась от этого касания, едва не упала. Только на этот раз никто не кинулся ее поддержать.

С тяжелым сердцем Ядзя побежала в рощу, молясь Землице-матушке и Бяле-заступнице, чтоб отвела от нее гнев страшного княжеского любимца да отворотила от чернского порога безумца Тадека.

Да только поздно отворачивать. Это раньше был чист, как вешний дождь, наивен, как мальчик, в храме на Землицын день ступени целующий. А теперь там, где была радость, вера в людей, – одна рана гнойная. Обида да неизбывная вина. И с этой раной не справилась бы даже травница Агнешка.

Поздно нести повинную голову на суд – далеко зашел, не воротишься. Спятил наследник Якуб, да получается, по твоей вине, верный княжий манус Иларий.

Молодой маг невольно вздрогнул, набросил на плечи плащ. «Это осень подступает, – решил он про себя, поежившись, – дышит холодом, спускается в стылом золотом одеянии с Росского хребта. Кончилось соловьиное лето, ходил нараспашку, горя не зная. Пора душу поглубже запахнуть, подальше спрятать от всех свои грехи и тайны – и когда только успел ими обрасти, да по самую маковку…»