Роберт Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Память всех слов

Двое людей: один еще склоненный после броска, второй рядом, старательно вытирающий окровавленную саблю об атласную завесу. От них ее отделяло десять шагов. Первый успел выпрямиться и потянуться к поясу, когда она разрубила ему шею: глубоко, клинок ударил в позвонки – Ваэрин т’Болутаэр мог гордиться своим трудом. Деана же сошла с линии укола второго убийцы и рубанула: слева, справа, слева, справа, слева – предплечье, плечевая артерия, лицо, внутренняя часть бедра, затылок.

Закончила так быстро, что оба они упали на землю почти одновременно.

Сани . Огонек вспыхнул в ней раньше, чем она осознала необходимость за ним потянуться. А мужчины – кастраты, должные охранять девушек Варалы, как она поняла сразу же, – даже не успели охнуть. А теперь два тела лежали тут, на наборном полу, а третье – в ее комнате.

Что тут происходит? Отчего стражники убивают Святых Девиц? Где Соловьи, которые тоже должны были их стеречь? Мгновение Деана жалела, что убила тех двух так быстро, и холодная жестокость этой жалости встряхнула ее душу. Она бы и правда рубила их на кусочки, чтобы получить ответ на свои вопросы, а теперь должна была как можно быстрее оказаться на площади перед храмом.

Где все? Лавенерес? Сухи? Овийя?

Ее она нашла в зале, чьи стены украшали тысячи цветов. Деана прошла несколько комнат и коридоров, несколько тел, уже спящих тем сном, в котором встаешь пред лицом Матери. Женщины, девочки, один из кастрированных стражей. Выглядело все так, что не только она вступила в схватку с теми, кто должен был охранять эту часть дворца.

Глава Дома Женщин лежала на полу лицом вниз, и казалось, словно она внезапно заснула, подложив под голову ладони. Не было видно ран, но, если судить по количеству крови, те наверняка стали глубокими и широкими. Деана присела и осторожно перевернула ее. Овийю убил чистый удар – клинок вошел над грудиной, чуть сверху вниз, словно кто-то зашел к женщине со спины, запрокинул ей голову и ткнул. Глубоко, до самого сердца. Быстрая милостивая смерть.

Деана прикрыла глаза и, все еще преисполненная немого удивления, проговорила тхарру – молитву за душу доброго человека. Уж эти несколько фраз она задолжала женщине, что приняла ее под свою крышу.

Двумя комнатами дальше она нашла Соловья и девушку. Он лежал под стеной, в конце красного липкого следа, что тянулся через половину комнаты. Обеими руками держался за живот, из которого вывалились внутренности. Она же присела, скорчившись, рядом, с грудью, прошитой тяжелой саблей, и ладонями, сжатыми на широком мясницком тесаке, словно остатком сил нанесла удар, который убил ее убийцу. У воина не было брони – только легкая куртка своего Рода цвета чуть светлее, чем на Деане. А на его лице… Деана подошла ближе.

Лицо мужчины не выражало ничего, и уж наверняка не страдание, которое должен был чувствовать тот, кто прополз несколько шагов, пытаясь впихнуть кишки на старое место. И этот удар… нужно немало силы, чтобы нанести такую рану.

Он был уже мертв, когда некто распорол ему живот.

Отрава? Чары? Зачем?

И сразу же Деана нашла ответ. Чтобы оставить след, что это Соловьи убили Святых Девиц. Благодаря этому голова их аф’гемида уже нынче вечером украсит городские врата. И головы всех их офицеров тоже. И таким-то образом последний Род Войны, в чьей верности новый владыка Коноверина не мог быть уверен, перестанет существовать.

Новые повышения, новая преданность, старые методы.

Политика.

В нее ударил звук, который, казалось, шел отовсюду: низкий, угрожающий, почти неслышный, но одновременно всеохватный, ввергающий кости в дрожь и достигающий желудка, словно укрытый в глубине земли великанский лев издал предупредительное рычание. А потом рот наполнился пеплом. Горьким и сухим, с металлическим привкусом, и ей казалось, что она уже никогда не избавится от этого вкуса.

Началось.

Альтсина разбудил запах. Запах гари и свежей крови в горячем воздухе.

Он потерял сознание. Это ясно. А теперь…

Аонэль закрывает ему рот ладонью и заставляет проглотить нечто большое, горькое, у чего неприятный древесный привкус.

– Ты должен справиться, – шипит она гневно, но в гневе ее и страх, и отчаянность. – И думать не смей снова сблевать.

Это «снова» несет с собой воспоминание, о котором он предпочел бы позабыть, но, прежде чем оно заставляет его желудок сжаться в корчах, женщина прикладывает ему к губам бутылку вина. Вор пьет. Жадно и долго. Чтобы… заглушить страх. Выхода уже нет. Он должен сделать то, что нужно.

– Это одно из трех оставшихся у него семян. Последних со времен, когда Оум плавал по морям. Было у него их лишь шесть. Одно он засеял и наблюдал, как оно гибнет в земле, не в силах дать побег. Одно подарил своей любимой. Одно он использовал тысячу лет назад, когда пришли дни страха. – Слова ведьмы просачиваются ему в уши ядовитыми каплями. – У него осталось лишь три. Когда б ты не был настолько глуп, ты бы оценил важность этого дара.

– Я оцениваю. – Вор наклоняет бутылку и осушает ее до дна. – Оцениваю, чтоб его. Ты это сделала?

Аонэль смотрит на него странно. С печалью.

– Да. Утром.

– Ответ пришел?

– Если бы нет, то семя я тебе не дала бы. Теперь Оум будет с тобой. Даст тебе силу и поможет в борьбе.

– Хотелось бы.

Семя. Не желудь, как можно было бы ожидать от предка анухийского дуба, но большое, с куриное яйцо, угловатое и пористое семя.

И теперь оно находилось у него в желудке.

Он проглотил, потому что таков был договор. Потому что существовал шанс, что после того, как верные Реагвира схватят его, то разденут донага, чтобы проверить, нет ли у него при себе или на себе опасных знаков или символов. А так подарок божка сеехийцев был безопасен. Оум мог его поддерживать в бою с тем безумным сукиным сыном, а битва должна была произойти…

Здесь. Под мечом. В месте, где все началось.

Сперва он готовил планы: как проберется вниз, внутрь Храма Меча. Некоторые идеи были глупы, другие – безумны, но все казались в какой-то мере реальными.

Пока в Понкее-Лаа не вспыхнули религиозные битвы.

Причиной которых стал он.

Стоп. Он не был их причиной: причиной было рождающееся сознание того сукиного сына за его спиной и… У Альтсина возникло ощущение, граничащее с уверенностью, что крылось в этом что-то еще. Какая-то воля подталкивала город к братоубийственной войне. А он, Альтсин Авендех, оказался, самое большее, огоньком, который слишком рано поджег заготовленные дрова. Но, когда город запылал, шанс пробраться в подземелья Храма уменьшился до нуля. Меч начали охранять днем и ночью.

А времени оставалось все меньше. Там, перед Храмом Дресс, они сделались единым, он и тот второй. Вор не знал, где начинается Кулак Битвы и где заканчивается Альтсин Авендех. Это не были Объятия – это было Смешение.