Майкл Муркок - Элрик — Похититель Душ

В ночь полной луны увидел я, как она взяла сложенную шкуру и надела себе на плечи, увидел, как встала она на четвереньки, и передо мной, ошеломленным, мгновение спустя предстал огромный волк, который тихонько прорычал, предупреждая детей, чтобы не отходили далеко от костра. Но меня она не видела и не чуяла. Я оставался невидимым для ее нечеловеческого восприятия. Она отправилась в горы и вернулась в полдень следующего дня с добычей — мальчиком из кочевого племени и двумя ягнятами, которых она притащила, используя тело мальчика как волокушу. Человеческое тело она оставила себе, а принеся ягнят в лагерь, тут же приняла человеческий облик. Она приготовила ягнят для детей. Позднее тем же вечером, пока они ели наваристое мясо, она вернулась к телу мальчика и сожрала большую его часть, перекинувшись для этого в волка. Я был осторожен и держался от нее подальше.

К тому времени я уже, конечно, понял, что эта женщина — оборотень. Оборотень необыкновенной жестокости, поскольку ей нужно было выкармливать двух человеческих щенков. Эти маленькие существа были невинными детьми без каких-либо ликантропических наклонностей. Я предположил, что она стала вести такой образ жизни от отчаяния, чтобы ее дети не голодали. Но это означало, что для сохранения жизни ее чад голодать и умирать будут другие дети, поэтому моя симпатия к ней имела пределы. Как только она, наевшись, уснула в ту ночь, я набрался смелости, сумел незаметно пройти в лагерь, снял шкуру с дерева и унес ее с собой в лес.

Она проснулась почти сразу же, но теперь, когда я владел шкурой, с помощью которой она превращалась в неуязвимого зверя, я чувствовал себя в безопасности. Я заговорил с ней из лесной чащи:

— Госпожа, я взял ту жуткую вещь, с помощью которой ты убивала моих друзей и их семьи. Я сожгу ее перед церковью Калундборга, когда вернусь. Я не стану убивать мать перед ее детьми, а потому, пока ты с ними, ты в безопасности и можешь не бояться моей мести. Прощай.

Услышав это, несчастная начала выть и скулить — она тут же перестала быть той уверенной в себе матерью, которая выращивала своих детей в лесной глуши. Но я не слушал ее. Я знал, что она должна быть наказана. Но тогда я, конечно же, не знал, каким жестоким будет ее наказание.

— Ты понимаешь, что мне не выжить, если ты унесешь мою кожу? — спросила она.

— Да, госпожа, понимаю, — сказал я. — Но ты должна получить по заслугам. В твоем котле мяса достаточно на несколько дней, а еще немного осталось в лесу — рядом с твоим обиталищем, и я думаю, ты не побрезгуешь съесть его. А потому прощай. Эта шкура скоро будет гореть на христианском костре.

— Помилосердствуй, — сказала она. — Ведь мы с тобой одной крови. Немногие могут изменять обличье, как могу это делать я. Или ты. Только ты мог украсть эту шкуру. Я знала, что мне следует опасаться тебя. Но я тебя пощадила, потому что признала в тебе своего. Неужели же ты не проявишь милосердия к своей родне, неужели обречешь моих детей на неминуемую смерть?

Но я уже не слушал ее — я ушел. Я уходил, а она устроила страшный вой и рев, она кричала и умоляла меня о пощаде. Это были жуткие, звериные вопли, она просила меня вернуть ей ее единственное средство сохранить хоть какое-то человеческое достоинство. Такова ирония существования нелюдей — они цепляются за подобные остатки человеческой гордости, цепляются за память о том самом свойстве, которое они отдали ради того, чтобы стать тем, чем стали. И я подумал, что худшей судьбы для оборотня и не придумаешь. Но есть судьба и похуже, мой господин, есть страдание изощреннее. Я оставил эту женщину-оборотня, она выла и рыдала, она уже обезумела от горя. Было почти невозможно представить ее страдания, я уж не говорю о боли, которая ждала ее.

А дальше была обычная история человеческой глупости и прагматичности. Морозны зимы в наших бескрайних восточных просторах, и я решил воспользоваться волчьей шкурой. К тому времени, когда я вернулся в Калундборг, я сроднился с этой шкурой сильнее, чем с моей возлюбленной и женой, с моей Хельвой из Несвека. Я искал помощи у священников, но нашел лишь страх. И я был обречен скитаться по миру в поисках спасения, в поисках какого-нибудь средства вернуться в прошлое, воссоединиться с моей возлюбленной. Меня ждали все новые и новые путешествия из сферы в сферу, а потом я узнал, что тролль нашел способ мне отомстить — обманул какого-то священника, заезжего епископа, заключил с ним сделку, и в результате большая часть церкви обрушилась и погребла под собой тех, кто был там, включая и мою жену, которая молилась о моей заблудшей душе…

Вот это-то и обещал поведать мне Гейнор — рассказать о судьбе моей жены. И вот почему я рыдаю сейчас, много времени спустя после ее кончины.

У Элрика в ответ не нашлось никаких слов утешения для этого доброго человека, чье проклятие было столь ужасным: в единственном своем воплощении он был зависим от этой страшной шкуры, вынужден был совершать самые бесчеловечные и дикие поступки или навечно отправиться в никуда, навсегда проститься с возможностью воссоединиться со своей утраченной любовью хотя бы и в смерти.

Может быть, поэтому не было ничего удивительного в том, что Элрик, трогая пальцами рукоятку адского меча, задумался о своих отношениях с этим клинком и в несчастном Эсберне Снаре увидел судьбу еще более страшную, чем его собственная.

Когда он в следующий раз протянул дружескую руку седовласому, который споткнулся в темноте, в этом жесте чувствовалась какая-то особая родственная приязнь. И эти двое, чьи жизни были так не похожи и чьи судьбы были так сходны, продолжили свой путь по узкой тропе над угрюмо шепчущим водным потоком, пробивающим себе путь в снегу ущелья.

Принц Гейнор Проклятый помедлил на каменистом склоне последней горы, окидывая взглядом поля, простирающиеся до хребтов вдали и поросшие низкой травой.

— Кажется, в этой земле нет ничего, кроме гор, — сказал он. — Но не исключено, что это оконечность дальнего берега. Должно быть, сестры уже рядом. В этой пустой долине мы их никак не упустим.

Они доели остатки своих припасов. Ни летающей, ни бегающей дичи им так пока и не попадалось.

— Эти земли словно бы необитаемые, — сказал Эсберн Снар. — Вся жизнь словно бы исчезла из этой долины.

— Я видел такие пейзажи и прежде, — сказал ему Элрик. — Они вызывают у меня неприятное чувство, поскольку, возможно, свидетельствуют о том, что Закон подчинил себе все или что властвует Хаос, пока еще не проявивший себя.