Майкл Муркок - Сага об Элрике Мелнибонэйском

Я оставил его вопросы без ответа и задал свой:

— Где мой меч? Или Оуна забрала его с собой?

— Он у здешних ученых. Не сомневаюсь, они вернут его вам, как только узнают, что вы поправились. Любопытны как дети, ей-богу: стоило им увидеть клинок, глаза у них так и загорелись.

Я справился, как университет выглядит снаружи. Не те ли это стройные колонны, которые я видел издали? Фроменталь объяснил, что народ офф-моо не строит городов в обычном смысле этого слова, что живут они в тех самых колоннах, которые используют и как дома, и как лаборатории и для всех прочих занятий, из коих коммерция, надо признать, у них не в почете.

— Кто же они такие? Я словно попал в страну Утопию… Древние греки, пережившие свое время? Потомки какого-нибудь Орфея? Или потерянное колено Израилево?

— Не то и не другое, — ответил Фроменталь, — хотя вполне могли добавить сами строчку-другую в толстые словари по мифологии. Они никогда не жили на поверхности, искони обитали здесь, в подземелье. И то, что лежит за пределами этого мира, местных, несмотря на все их любопытство, не слишком интересует. Нет, они, конечно, изучают наш мир, но осторожно, чтобы, неровен час, не впутаться в наши дрязги. Поживите здесь немного — и вы начнете постигать их образ мышления. Знания и воображения достаточно. То ли воздух здесь какой-то особенный, то ли что еще, но обитатели этого мира склонны к грезам и сновидениям. Смерти и катастрофы редки, поэтому окружающего пространства тут почти не боятся, а сон воспринимают как вид искусства. Офф-моо не испытывают ни малейшего желания уходить отсюда, да и гости, за редким исключением, не торопятся вернуться в верхний мир. Все, кто приходит сюда, со временем становятся мыслителями и сновидцами.

— Послушать вас, так эти существа смахивают на монахов. Их поселения — большие монастыри. А в сновидениях они видят смысл жизни.

— Так и есть, в известной степени.

— А дети у них имеются?

— Это как посмотреть. Вообще-то офф-моо партеногенны. Они часто и подолгу живут вместе, но им не нужно сочетаться браком, чтобы произвести на свет потомство. Их смерть одновременно есть рождение. По-моему, в этом отношении, мой друг, нам можно им позавидовать, — он помолчал, затем положил ладонь мне на плечо. — Будьте готовы ко множеству сюрпризов. Если вы, конечно, не собираетесь прыгнуть с обрыва в реку или уйти в дальнюю страну, которую здешние обитатели называют Урия-Не. На наш язык это можно перевести как «земля за пределами света». Или просто «темный мир». Местные не страшатся темного мира, но вас туда может завести лишь желание мучительной смерти.

— Может, они имеют в виду наш мир?

— Все возможно, друг мой. Нам здешний мир представляется черно-белым, потому что ни ваши, ни мои глаза не в силах разглядеть его многоцветье, все богатство тонов и оттенков, которые говорят офф-моо столько же, сколько нам с вами — оттенки роз или полутона заката. Скоро вы, подобно мне, увлечетесь местными обычаями и традициями и, пытаясь понять наших хозяев, перестанете даже мечтать о возвращении.

— Это случится не раньше, чем я захочу мира и покоя, — негромко произнес я. — А пока мою страну терзает безжалостный враг, я должен с ним сражаться.

— Что ж, каждому человеку раз в жизни стоит посмотреть в глаза своему лучшему другу, — загадочно ответил Фроменталь. — Не стану вас разубеждать. Вы можете идти? Тогда пойдемте, я представлю вас Ученому Фи, который весьма заинтересовался вашей судьбой.

Я и вправду мог ходить — и даже бегать. Вслед за Фроменталем я вышел из комнаты. Мы миновали череду дверей — сквозь некоторые огромный француз протискивался с трудом, — спустились по зловещего вида винтовой лестнице и наконец выбрались на улицу. Я почти бегом устремился навстречу сырому и холодному свежему воздуху. Впрочем, вскоре атмосфера этого диковинного сонного города, купавшегося в вечном лунном свете, с его изящными колоннами, которые выглядели так, словно их способен расколоть легчайший ветерок, с его базальтовыми дорожками и призрачными садами бледных грибков, чьи очертания будто повторяли формы камней, — атмосфера этого города заставила меня перейти на шаг, ступать медленно и уважительно. Когда мы вышли из нашей высокой, в готическом стиле двери, мне в ноздри ударила дюжина сладостных, изысканных ароматов; возможно, так чудесно пахла местная еда. А растения источали горьковатый запах, вроде того, какой иногда плывет над землей на поверхности. Неповторимый аромат трюфелей.

Колонны — или башни, как угодно — были из базальта, с вкраплениями других пород, из-за чего их стены казались прозрачными, и те, кто находился внутри, выглядели как узники, заточенные в стеклянных камерах громадной тюрьмы. Природная архитектура, которую народ офф-моо сумел приспособить под себя, радовала глаз красотой пропорций; порой, когда легкое сотрясение реки колебало почву, эти «строения» принимались раскачиваться и негромко перешептываться, будто живые. А вдалеке ослепительно сверкала огненная река, за которой, если хорошенько приглядеться, можно было различить и океан. Мне вдруг подумалось, что эта река для офф-моо — все равно что для нас Нил: колыбель, матерь цивилизации. Может, поэтому я поначалу принял здешних обитателей за строителей египетских пирамид?

По дороге я спросил Фроменталя, знаком ли он с Бастэйблом. Выяснилось, что француз встречался с ним однажды, как раз в университете. По его мнению, Бастэйбл регулярно посещал главный город Мо-Оурии.

— Значит, отсюда можно уходить и возвращаться?

— Ну разумеется, друг мой, — похоже, мой вопрос позабавил Фроменталя. — Если ты Освальд Бастэйбл. Этот англичанин принадлежит к элитной — именно так — группе людей, способных перемещаться по дорогам, которые принято называть лунными. Он может по желанию переходить из одного измерения в другое. Сдается мне, он считает вас очень важной персоной.

— Откуда вы это знаете?

— От мадемуазель Оуны. От кого же еще?

— По-моему, он куда больше интересуется моим мечом, нежели мной.

— Ученый Гоу знаком с ним. Я слышал, как они говорили о мече. По мне, для Бастэйбла одинаково важны и вы, и ваш клинок.

Мы миновали очередную арку и вошли в дом, который на вид был возведен из живой плоти. Однако на ощупь его стены были холодны, как и положено каменным.

Лестница привела нас на самый верх, в помещение, залитое светом канделябра, в котором пламенели десятки тех самых высоких «бутылок», которые я уже видел раньше. На стенах висели карты, диаграммы, схемы на всевозможных языках. Чаще всего встречалась вязь наподобие арабской, восхитительная в своем каллиграфическом совершенстве. По всей видимости, это были слова на языке офф-моо. Диаграммы, схемы, да и вся обстановка помещения выглядела черно-белой; по крайней мере, таковой воспринимали ее мои глаза, как будто я невесть каким образом попал в кинопроектор и очутился в некоем вестерне.