Майкл Муркок - Сага об Элрике Мелнибонэйском

— Гейнор не станет жертвовать собой, — сказала Оуна. — Раз у него ваш Посох, он наверняка полагает себя неуязвимым.

— Он жаждет власти. И наш Посох придает ему уверенности. Но я все равно не понимаю, чего он собирается достичь, выступая против Серых Жил. Его алчность погубит мироздание, ничего другого он не добьется.

— Он напоминает мне одного диктатора из моего мира, — негромко сказал я. — Этот человек безумен и утратил почти всякую связь с реальностью, но он стремится к власти и готов в своем безудержном стремлении уничтожать целые страны.

— Какие страшные существа, — Ученый Грина печально опустил голову. — Таких, как они, и близко нельзя подпускать к власти.

— Эхо за эхом, — задумчиво произнесла Оуна. — В скольких мирах, по-вашему, сейчас происходит то же самое, разыгрывается та же сцена? Мы уверены, что обладаем свободой воли, но у нас почти нет возможности изменить последствия наших действий, потому что эти действия, с отличиями от небольших до грандиозных, совершаются одновременно на бесчисленных уровнях мироздания.

Эльрик не выказал ни малейшего интереса к философии.

— Если Гейнора остановить здесь, — сказал он, — он потерпит поражение и в других мирах. По-моему, так. Ведь побеждал он сразу везде.

Оуна улыбнулась отцу:

— Тебе одному под силу изменить свою судьбу. Ни Эльрик, ни я не поняли, что она имела в виду. Мы озадаченно переглянулись и оба, не сговариваясь, махнули рукой.

— Гейнора нам не одолеть, — грустно сказал Ученый Грина.

— Как ему удалось похитить ваш Посох? — удивилась Оуна.

— Посох сам прыгнул ему в руки, — отозвался Ученый Грина. — Мы всегда подозревали, что он обладает собственной волей. И вот наши подозрения, к сожалению, подтвердились.

Речь шла о том переменчивом артефакте — ребенок превращается в чашу, чаша становится посохом — которым офф-моо манипулировали у меня на глазах. Они манипулировали? Или же это ими манипулировали? Я припомнил, как посох менял форму. По чьему велению?

— Он всегда сохраняет форму посоха? — поинтересовался я. Конечно, я видел, как посох менялся, но хотелось уточнить.

— Мы называем его Рунным Посохом, — сказал Грина. — У него несколько форм: посох, чаша, камень… Это один из главных стержней мироздания.

— Не его ли у меня на родине называют Граалем? — сразу вспомнился фон Эшенбах и наши семейные предания. — Вы были его хранителями?

— Да, — коротко ответил Ученый Грина. — И мы не оправдали доверия — в этом мире.

— То есть существуют иные версии Грааля, в других мирах?

Ученый покачал головой.

— Великий Посох — один, — проговорил он. — Он олицетворяет Равновесие. Кое-кто даже считает, что он и есть Равновесие. И его влияние простирается далеко за пределы мира, в котором он находится.

— По слухам, моя семья когда-то хранила Грааль, — поведал я. — Но его у нас забрали. Если верить легендам — потому, что мы тоже не оправдали доверия.

— Рунный Посох может менять форму и перемещаться по собственному желанию, — сказал Ученый Грина. — Некоторые верят, что иногда он принимает обличье ребенка. Почему бы и нет, если он и вправду способен принять любую форму, любой облик? Таким образом он защищает себя — и тех, кто почитает и охраняет его. И далеко не всегда очевидно, какую форму он примет.

— В каком облике он достался Гейнору? — спросила Оуна.

— В форме чаши, — ответил Грина. — Чудесной золотой чаши. С этой чашей и с двумя мечами Гейнор способен изменить судьбу мироздания; он обладает могуществом, прежде недоступным для смертных. А поскольку сами боги мало понимают, что творится вокруг, он может и преуспеть в своих намерениях. Ведь недаром говорят, что рано или поздно смертный уничтожит богов.

Последняя фраза показалась мне слишком книжной. Я отчетливо сознавал всю серьезность положения, однако не мог отделаться от ощущения, что на моих глазах разворачивается действие книги или фильма с мифологическим сюжетом. В моем мире хорошо известна легенда о Священном Граале и его способности исцелять мир, а смертный, уничтожающий богов и изменяющий мироздание, — это, помнится, из северной мифологии… Я встряхнулся, как мокрый пес. Ни дать ни взять, вагнеровские штучки. Я недолюбливал Вагнера, меня больше привлекали прозрачные звуки Моцарта и Листа, взывавшие и к рассудку, и к чувствам. Но Вагнера я тоже слушал. Может, я неким загадочным образом очутился в какой-то из его опер? Мысль эта заставила меня поежиться. Впрочем, все события «Кольца Нибелунга» — сущие пустяки по сравнению с тем, что мне довелось пережить в последнее время.

Я повернулся к Оуне.

— Вы что-то говорили относительно моей связи с Граалем? Что вы имели в виду?

— Не всякому выпадает честь служить Граалю, — сказала девушка.

Она больше не улыбалась. Судя по всему, она не предполагала, что Гейнор зайдет так далеко.

В воздухе вдруг разлился странный аромат — смесь тысячи запахов, причем среди них не было ни одного приятного. Аромат зла.

Я по-прежнему не мог понять, как Гейнор ухитрился одолеть офф-моо, и впрямую спросил об этом у Ученого Грины.

— Он еще нас не победил, — отозвался ученый. — Игра не окончена.

Ему, конечно, виднее, но, с моей точки зрения, победа одержана полная и безоговорочная.

Эльрик поинтересовался, давно ли ушел Гейнор и можно ли догнать его пешком.

— Он движется к Серым Жилам вместе со своей армией. В своем заблуждении, в своем безумном желании править миром он готов погубить нас всех. Если его не остановить, он так и сделает.

Ученый Грина неожиданно посмотрел на меня. Я не сразу сообразил, чего он ждет. А затем подал голос Эльрик:

— Этот наглец оскорбил и унизил меня. Вдобавок он подло меня обманул. Каким бы могуществом он сейчас ни обладал, от моей мести ему не укрыться.

— Ты уверен, отец? — Оуна нагнулась, запустила руку в шерсть одной из лежавших на земле пантер, потом быстро отдернула ладонь, словно испугалась прикосновения к мертвому телу. Кстати, пантеры и вправду мертвы — или заколдованы?

— Во сне или наяву, — сурово произнес Эльрик, — он заплатит за все, что совершил.

Скажи это кто-нибудь другой, я бы ему не поверил, но Эльрик успел убедить меня в том, что не бросает слов на ветер; и я почти не сомневался, что он сумеет одолеть сущность, бывшую некогда моим скромным кузеном, а ныне воплощавшую в себе вселенское зло. И, как часто случалось между нами, Эльрик ответил на размышления, которые я не торопился озвучить:

— Мельнибонэйцы считают, что судьбу нельзя изменить. Что каждому из нас на роду написано совершить то-то и то-то — не более и не менее. Что попытка изменить судьбу есть святотатство, богохульство. Получается, я готов совершить богохульство — дабы предотвратить иное, более страшное деяние.