Александр Забусов - Десятник особой сотни [СИ]

– Уходим! – подал команду Гостомысл. – За мной, ма-арш!

– Князя поддержите, ранен!

Снова Гостомысл вовремя взял бразды правления.

– Гридь! Прикрыть отход князя!

Пришпорив коня, первым вывалился из скученности отступавших. Повел не меньше сотни закованных в бронь бойцов к идущему на рысях к новому отряду всадников противника, выходившему на оперативный простор, минуя излучину талицы.

– Тара-ан! – выкрикнул ближайшим к нему гридням.

Услышав его, всадники плотнее подвинулись к своему командиру, образуя построение «свиньей», у кого остались, выставив пики перед собой, приподняв до уровня глаз каплевидные щиты красного цвета. Две конных массы впечатались друг в друга.

Пошла мясорубка, звон мечей, крики, глухие удары по щитам, ржание лошадей. Шум и скрежет стоял неимоверный. Гостомысл давно выронил пику, пригвоздив нею кого-то из чужаков, прикрываясь щитом, отводил удары, свалив всадника, обагрил клинок чужой кровью. Колышущаяся карусель войны закрутила, понесла по кругу, сбивая дыхание и напрягая силы. В мозгу вместе с поднимающимся вверх и опускающимся на чье-то плечо мечом, долбилась мысль: «Победить или погибнуть!». И снова мельтешение в свалке, свой, свой, чужой. Взмах: «У-угх!». Меч опускается на русский шлем. Крик, стон, падение тела вниз под копыта, а это смерть не иначе, затопчут. И снова карусель! Вертится все быстрей и быстрей. Удар, отбой, удар… Меч прошел между плечом и бармицей, застревая в кольцах брони и костях. Мгновенная темнота и покой!

Курский заслон полег весь до единого человека. Раненых добили.

С возвышенности Святославу хорошо были видны пожары в самом городе, горели крыши домов. Он отчетливо наблюдал картину рукопашной схватки на самих стенах, дым и языки пламени на козырьках крыш галерей. Блаженная улыбка поползла по его холеному лицу. Напор усилился, несмотря на то, что при штурме рва стрелы посекли немало отважных воинов, зато задним рядам уже было легче преодолевать его, шагая по трупам своих соплеменников, снова усеявших сверху новым слоем потери при штурме. Черниговцы рвались на стены. Будто гроздья ягод на виноградной ветке, бойцы телами облепили штурмовые лестницы. Нешуточный бой завязался уже на самих галереях стены, нападавшие пытались протиснуться вниз, туда, за стену к лебедкам и валам механизма опускания моста.

В этой сутолоке оказались Лиходеев с Гораздом. На стенах женщинам приходилось попутно гасить пожары, при этом они часто оказывались в эпицентрах вооруженных столкновений, гибли наравне с воями. Горевшие избы внутри города пытались тушить одни бабы, тоже неся потери от стрел, теперь уже все мужики сражались на стене. На галерее теснота и давка, трупы валялись повсюду, через парапет стены лезли все новые и новые враги. Час назад погиб боярин Милорад, оборвалась еще одна ниточка, связавшая Лиходеева с действительностью. Штурмующих стену, осыпали стрелами теперь только с воротных и боковых башен. Ор и рев в местах столкновений стоял душераздирающий. В какой-то момент, словно прорвавшийся нарыв, черниговцы хлынули по внутренней лестнице вниз, пробились к воротам и сбили щеколды. Рев нападающих огласил округу.

Отбросив ногой зарубленного захватчика, Егор по пояс перевалился через парапет во внутренний двор, глянул, чего так орут от далеких ворот. А увидев как в ворота въезжает конница противника, понял: «Кирдык!». Подался обратно, крикнул Горазду:

– Уходим!

Оба не жалея легких бежали в сторону базы. Нет, переживать тут не о чем, крепость обречена. Сейчас девок в охапку, Воробья и в сам детинец. А уж из него по подземному ходу на волю.

Утро для Желаны было продолжением ночной муки. Все подворье заполнено ранеными. И не просто ранеными, а тяжелыми. К утру умерло три десятка человек и на подходе еще примерно столько же. Помочь им она не в состоянии, уж дюже плохие раны, а она не волшебница. А увечных все несут и несут. Что с такими делать? Горький смрад окутал жилище знахарки. Те женщины, что приданы в помощь, могли хотя бы отлучиться, она же как привязанная, стоны и боль пропускает через себя. Не навредить бы будущему ребенку!

Снова на телегах подвезли очередную партию боли. Сгорбленная старушка, смахнув углом плата выступившую слезу, по мере старческих сил помогла уложить тяжеленного, богатырского роста, бородатого воя. Стащила кольчатую железную рубаху с него, вороша из стороны на сторону. Услыхав стон, по-бабьи пожалела. Снова отволокла очередного под сень яблони, укрывшей крону пожелтевшими листьями. Чтоб солнце не напекло. Уж дюже солнышко сегодня пекучее.

– Что, внученька, умаялась? – Высказала свою жаль по отношению к ней, Желане. – Так ты отдохнула бы чуток. Сим воям не поможешь, уж я то знаю. Давай тебя до избы доведу.

И такая непреодолимая нужда возникла, хоть на минуту присесть, посидеть спокойно. Так накатило, мочи нет! Женщины возившиеся у раненых поддержали.

– Сходи передохни, Желана!

– Хай сходит. Оно понятно, девка молодая, вымоталась!

– Иди!

И пошла. Бабка опекая, под ручку взяла. В избу вошли, у стола на лавку посадила. Все с лаской да приговором:

– Сейчас милая! Сейчас, голубка ясноглазая! Это ж ты у Лихого в подружках ходишь? Бабушка все знает. И про тебя горлинка, и про дролюшку твово. Сокола нашего ясного!

– Что-о!

Старушка лишь на миг оказалась за спиной. Из складок одежды выхватила острый как бритва нож, чем-то неуловимо схожий со стилетом, каким его сделают в веке эдак девятнадцатом. Взмах руки, почти неуловимый. Аккуратный надрез на шее, там где жилка жизни бьется. И отскок, чтоб не приведи… гм-м, не испачкаться.

Дева ладонью схватилась за шею, зажав порез. Из-под пальцев проступила кровь. Дышать тяжело и в глазах темно. Хотела закричать, да вот только хрип вперемешку с кровушкой и вышел. Глазами найти проклятую старуху! А в глазах муть. И только голос старой. И похихикивание.

– Бабушка умная! Бабушка раньше успела!

А из угла голос испугавший бабку.

– Что ж ты натворила, старая! Дьяволица!

Дворовой Фаня выглянул из тени. Кувырок вперед у мелкого вышел коряво, но результат ожидаем. Получившийся кот, довольно приличных размеров, прыгнул не успевшей увернуться бабке на загорбок. Мало того, что впился когтями, так еще и челюсти сомкнул, вгрызаясь в шейные позвонки.

– Изыди! Изыди проклятущий!

Бабка металась по комнате, сшибая все на пути. Едва перевалила порог влазни, сама перевернулась, что дало возможность женкам на подворье наблюдать картину грызни кота с дворовой псиной.

Фух! Едва отбилась от нежити. Бежала со всех ног, роняя кровушку и скуля.

Курск пыхнул пожаром. Не виртуальным, случившимся в умах жителей, а самым настоящим пожаром. Горели терема, избы, сараи, горели купецкие склады и лавки с товаром. Черниговские вои всех подряд грабили и убивали. Горожане пытались затвориться за высокими заборами, в погребах и даже в христианском храме. Куда там? Озверевшие «соседи» по княжествам выбивали двери и рубили, рубили людей, а кого и хватали. Вой стоял вселенский, баб да девок насильничали скопом. Опосля кому повезло выжить, вязали на продажу. Все это началось сразу, как только в крепость вошли победители. Княжий детинец ощетинил свои укрепления остатком боярского ополчения, но победившие войска как не замечают пятна на одежде, не хотели пока замечать последний оплот Изяслава. В сложившейся оргии убийств пробраться в детинец было сложно. Вот и выбирай из трех зол самое малое! То ли в детинец, то ли попытать счастья просочиться за стены павшей крепости естественным образом, что в ситуации повального буйства победителей дает призрачный шанс выбраться целыми, да и детинец по расстоянию ближе чем любые из ворот. И в конце концов, третье то ли. То ли до поры, до времени спрятаться, заныкаться в самом городе, чтоб не нашли. Только вот места сейчас такого не сыскать! Вот и выходит – детинец.