Борис Сапожников - Шаг в небеса [СИ]

— А тут, — продолжал тем временем Всполох, — только увидели меня – и тут же давай палить! Я сначала обалдел от такого. Но быстро собрался, конечно же, и открыл ответный огонь. У меня ведь стоит в дополнение к паре пулемётов ещё и пушка, вот и вдарил по ним изо всех стволов.

«Ураган» представлял собой новый тип аэропланов. Не истребитель, но и не бомбардировщик. Их называли штурмовиками, потому что чаще аэропланы этой модели применяли для атаки на наземные укрепления противника. Так называемой воздушной штурмовки. Кроме пары пулемётов, «Ураган» оснащали ещё и мощной пушкой, способной пробить танковую броню. Однако и в воздухе штурмовики представляли собой грозную силу. Пушка его била точнее пулемётов, хотя и несколько медленней стреляла. А от пары попаданий лёгкие аэропланы, вроде «Стрижа» или «Ласточки», буквально разлетались на куски.

Лишь несколько раз, в самом конце войны, нам пришлось столкнуться с «Ураганами». Драка в небе была страшной. Мы сумели перебить всех нейстрийцев, но это стоило нашей эскадрилье очень дорого.

— Блицкриговцы, конечно, ребята не промах, — говорил Всполох, — но, верно, не рассчитывали, что я так быстро опомнюсь. Я из пушки развалил ведущего. Только куски фюзеляжа в разные стороны полетели. Ведомый уйти хотел, но от меня не уйдёшь! Докрутил я вираж – и врезал ему в борт. «Шмель» машина вёрткая, да больно маленькая. Одной очередью из пулемётов я его чуть не надвое развалил. Добавил потом из пушки – для верности. Смотрю, летун выпрыгнул с парашютом.

— А пока ты дрался с этими двумя, — заметил уполномоченный Долгомил, — на тебя другие насели.

— Так и есть, товарищ уполномоченный. Подняли в воздухе целых две эскадрильи. «Шмелей» и «Шершней». Мне пришлось удирать во все лопасти. А они меня чихвостили изо всех стволов. Думал я, что уже конец мне пришёл. Если бы не была моя птичка такой живучей, не дотянул бы до Берестья.

О живучести «Ураганов» ходили легенды ещё на фронте. Вот и тут аэроплан Всполоха оправдал их полностью.

— Значит, товарищи, война не за горами, — резюмировал комендант. — С завтрашнего дня крепость на военном положении. Никаких больше полётов к линии фронта. И свяжитесь с Берестьем. Там, возможно, всё видели и поняли, однако стоит всё же подстраховаться.

— Не забывайте, товарищ комендант, — решительно произнёс уполномоченный, — что это может быть провокация со стороны блицкриговской военщины. Они так и ищут повод для нападения на нас.

— Мы им его уже дали, товарищ уполномоченный, — мрачно бросил комендант. — Вполне достаточный для объявления войны. Вы ведь отлично знаете о заготовленной ноте с открытой датой. Война с нами для Блицкрига дело давно решённое. И нам остаётся лишь одно – достойно встретить этого врага.

— Первый удар Блицкриг нанесёт по Берестью, — задумчиво произнёс Долгомил. — Мы же по плану должны прикрывать его с воздуха в течение двух суток. И ещё в течение двух суток мы должны обороняться сами.

— Нам известны эти сроки, товарищ уполномоченный, — кивнул комендант. — Спасибо, что столь любезно напомнили нам о них. Но мы всё же постараемся эти сроки несколько скорректировать. В сторону увеличения.

— Вы считаете, что нам удастся сделать это? — усомнился уполномоченный.

— Мы все, — комендант тоном выделил это слово, — должны приложить к этому все, — снова выделяет тоном слово «все», — усилия. Не так ли, товарищи?

— Именно так, — закивали мы.

Не знаю, как другие, а я в этот момент почувствовал себя фарфоровым болванчиком. Сидишь себе и киваешь, как только тебя в затылок подтолкнут. Говорить ничего не обязательно. Непонятно даже, для чего меня позвали.

— Товарищ начальник лётной части, — обернулся к нему комендант, — с завтрашнего дня все полёты будут производиться только на безразгонниках, купленных у Китобоев. Аэропланы старого образца оставить в резерве. Пускай летуны привыкают к машинам, на которых им придётся в скоро времени воевать.

Затем комендант повернулся в мою сторону.

— Ни радио, ни телеграфной связи с крепостью Китобоев у нас нет, — сказал он. — Потому предупредить их о скорой войне придётся вам, товарищ Готлинд.

— Так точно, — снова кивнул я, чувствуя себя болванчиком. — Отправлюсь в полёт сразу по окончании этого совещания.

— Товарищ Лешек, — снова повернулся к начальнику лётной части комендант, — как вы считаете, стоит ли все аэропланы перевести с лётного поля за стены крепости?

— Пока рано, — покачал головой тот. — Пока не пало Берестье, наземные войска врага не смогут добраться до нас. Взлетать и садиться лучше всё же на нормальном поле, а не с единственной полосы.

— Понятно, — кивнул комендант. — Вопросы будут? Ко мне? К вашим товарищам? — Он оглядел всех собравшихся. Никто ничего говорить не стал – вроде как нечего. — Тогда все свободны.

Мы покинули его – и отправились каждый по своим делам. А их в преддверии войны у каждого вдруг обнаружилось много. Бойцы и командиры взялись писать письма домой – родным, жёнам, невестам. Каждому хотелось сказать что-то, на что не хватало времени в мирной жизни. После этого проверяли оружие. Пушки на башнях и стенах крепости. Отдельно – главное орудие Соловца.

Эта мощнейшая мортира калибром в 450 миллиметров швыряла снаряды на чудовищное расстояние. Оно предназначалось для поражения воздушных судов, атакующих не только Соловец, но и Берестье. Для этого на башне был установлен дальномер, как на линкорах. Говорили, что за снарядом образовывалась такая зона турбуленции, что вполне может затащить аэроплан. Не хотелось бы мне на своём примере узнать – правдивы ли эти слухи.

Я сел за штурвал «Шмеля» и отправился в короткий полёт к крепости Китобоев.

Бронд встретил известие о скорой войне в свойственной ему манере.

— Значит, нам предстоит славная охота! — усмехнулся он, грозя кулаком блицкриговцам – Время нам наточить поострей гарпуны!

И вот война добралась до Народного государства. Спустя неделю после того, как обстреляли Всполоха, блицкриговские войска перешли границу. Без формального объявления войны. Как, впрочем, было и с империей несколькими годами раньше. Смяв в первые дни погранзаставы, армия Блицкрига всеми силами обрушилась на Берестье. Но тут они пообломали себе зубы. Слишком крепким орешком оказалась крепость. Да и помощь Соловца играла не последнюю роль.

Главный калибр, как на флотский манер называли огромную пушку в крепости, стреляла примерно раз в десять минут. Начинался обстрел, как только из Берестья по радиотелеграфу сообщали об очередном штурме. Хотя иногда обходились и без этого. Если боец, приставленный к дальномеру, видел в его мощные линзы воздушные суда Блицкрига. Тогда по ним незамедлительно открывали огонь.