Роберт Хайнлайн - Астронавт Джонс. Время для звезд (сборник) [litres]

– А… ну, привет ему от меня.

Так я и сделал. Пэт хмыкнул.

А теперь поцелуй ее от меня на прощание.

Я, конечно, не стал – ни за него, ни за себя.

Но на следующий день я снова ей позвонил, и после этого мы стали встречаться регулярно. Наши отношения с Моди вдруг вошли в ужасно приятную колею, настолько приятную, что я даже стал подумывать о том, что студенты колледжа иногда женятся и если все и дальше так пойдет, то я смогу себе это позволить. Нет, я не был до конца уверен в том, что хочу связать себя в таком юном возрасте, просто чувствуешь себя очень одиноким, если раньше всегда кто-то был рядом с тобой.

А потом Пэта принесли домой на носилках.

На самом деле это был специально зафрахтованный санитарный самолет. Этот идиот тихонько сбежал, чтобы покататься на лыжах, в которых он понимал столько же, сколько я в подводном плавании. Ему даже не пришлось ни на что натыкаться, он просто запутался в собственных ногах. И вот его приносят в наш дом на носилках, парализованного ниже пояса, не способного владеть ногами. Его должны были отправить в больницу, но он хотел домой, и мама хотела, чтобы он оставался дома, так что папа на этом настоял. Его положили в комнате, которую освободила Фейт, а я вернулся на свою кушетку.

Вся семья была очень расстроена, даже больше, чем перед отъездом Пэта. Папа чуть не выкинул Фрэнка Дюбуа из дома, когда тот заявил, что теперь, когда с этой чушью насчет космических полетов покончено, он, как и прежде, готов взять Пэта на работу, если он изучит бухгалтерский учет, так как бухгалтер может работать и в инвалидном кресле. Не знаю, может быть, у Фрэнка были самые добрые намерения, только иногда мне кажется, что «добрые намерения» стоило бы объявить уголовным преступлением.

Но что меня совсем уж достало, так это то, как ко всему этому отнеслась мама. Она была полна слез и сострадания, она готова была уже в лепешку расшибиться для Пэта и часами растирала его ноги, пока сама не валилась с ног от усталости. Но я видел, даже если этого не видел папа, что она до неприличия счастлива – ее «крошка» к ней вернулся. Вы не подумайте, слезы были настоящие… но женщины, похоже, могут плакать и радоваться одновременно.

Все мы понимали, что с «чушью насчет космических полетов» покончено, но не обсуждали этого даже мы с Пэтом. Теперь, когда он лежал в совершенно беспомощном состоянии и, вне всякого сомнения, чувствовал себя хуже, чем я, было не самое подходящее время обвинять его в том, что он сначала подгреб все под себя, а потом угробил наши шансы. Может, я и сердился на него, но сейчас нельзя было сообщать ему об этом. Я с тревогой осознал, что солидные чеки ФДП скоро перестанут приходить и семья снова останется без денег, причем в тот самый момент, когда деньги эти особенно нам нужны. Я жалел, что купил такие дорогие часы, жалел денег, потраченных на походы с Моди в заведения, которые раньше были нам не по карману, однако старался не думать об этом: какой смысл охать над разлитым молоком? Но я начинал подумывать, какую бы работу подыскать себе, раз уж дорога в колледж для меня закрыта.

Визит мистера Говарда застал меня врасплох – я уже почти надеялся, что ФДП сохранит нас в своей платежной ведомости, пока Пэту не сделают операцию, хотя травму он получил не по их вине, а потому, что нарушил их инструкции. Но с такой-то кучей денег они, по моему мнению, могли бы позволить себе быть щедрыми.

Однако мистер Говард даже не заикнулся о том, будет или не будет Фонд оплачивать инвалидность Пэта, он просто хотел узнать, как скоро я могу явиться в центр подготовки.

Я был в полном смятении, мать – в истерике, папа – в бешенстве, а мистер Говард был вежлив и обходителен. Послушать его, так ничего вообще и не произошло, уж во всяком случае – ничего такого, что имело бы малейшее отношение к прекращению действия контракта. Вторая и третья договаривающиеся стороны взаимозаменяемы; если Пэт не может лететь, ясное дело, лечу я. Не случилось ничего, снижающего нашу эффективность в роли средства связи. Конечно же, само собой, они дали нам, в связи с печальным случаем, несколько дней, чтобы успокоиться, но не могу ли я явиться в ближайшие дни? Сроки поджимают.

Папа побагровел, он захлебывался словами. Разве вам мало того, что вы уже сделали с этой семьей? Есть ли в вас хоть капля порядочности? Хоть немного такта?

И в самый разгар всего этого цирка, когда я пытался осмыслить новую ситуацию и решить, что же мне-то сказать, меня беззвучно окликнул Пэт:

Том, пойди сюда!

Я извинился и поспешил к нему. Мы с Пэтом почти совсем не переговаривались телепатически со времени его возвращения. Раз-другой он окликал меня ночью, чтобы я принес воды или сделал еще что в этом роде, но беседовать мы не беседовали, ни вслух, ни мысленно. Я ощущал только некую темную, угрюмую стену молчания, которой он отгородился от меня. Я не знал, что с этим делать, – впервые один из нас был нездоров в одиночку, без другого.

Но когда Пэт окликнул меня, я бросился к нему со всех ног.

– Закрой дверь.

Я закрыл. Он мрачно поглядел на меня.

– Надеюсь, я выдернул тебя оттуда раньше, чем ты успел что-нибудь им наобещать?

– Да.

– Тогда иди к ним и скажи папе, что я хочу сию же секунду с ним поговорить. И скажи маме, что я прошу ее перестать плакать, а то она меня очень расстраивает. – Он сардонически ухмыльнулся. – А мистера Говарда попроси дать мне поговорить с родителями наедине. А сам потом мотай отсюда.

– Чего?

– Уходи и не задерживайся, чтобы сказать «до свидания», и не говори, куда уходишь. Когда ты понадобишься, я позову. Если ты будешь ошиваться здесь, мама тебя обработает и заставит надавать обещаний. – Он мрачно поглядел на меня. – У тебя никогда не было никакой силы воли.

Я спустил ему это: он же был болен.

– Послушай, Пэт, на этот раз против тебя вся банда. Мать хочет сделать по-своему, несмотря ни на что, а папа так завелся, что чудо еще, что он не врезал хорошенько мистеру Говарду.

– Я справлюсь с матерью, да и с отцом тоже. Говарду лучше держаться в стороне. Ну давай, разведи их, а сам сматывай.

– Хорошо, – сказал я, чувствуя себя крайне неловко. – Да… слушай, Пэт, я тебе очень благодарен.

Он взглянул на меня, и его губы искривились.

– Думаешь, я это ради тебя?

– Ну, я думал…

– Ты вообще никогда не думал… а я уже несколько дней только этим и занимаюсь. Если я останусь калекой, думаешь, мне хочется провести всю жизнь в казенном заведении? Или здесь, где мать будет надо мной сюсюкать, а папа будет считать каждый грош, а девочек будет тошнить от одного моего вида? Только не Патрик! Если уж мне придется быть таким, у меня будет все самое лучшее: санитарки, которые будут вскакивать, если я только палец подниму, и танцовщицы, чтобы меня развлекать, – и вот увидишь, ФДП все это оплатит. Мы можем сохранить наш контракт, и так мы и сделаем. О, я знаю, что ты не хочешь лететь, но теперь ты просто обязан.