Майкл Суэнвик - «Ничего особенного», – сказал кот

Время шло. Может быть, дни, а может, и месяцы.

Однажды, лежа в постели принцессы, на измятых простынях среди разбросанных подушек, заливаемых падавшим из окон спальни зеленовато-голубым светом полуденного прилива, Ганс откашлялся и нерешительно произнес:

– Не могла бы ты кое-что мне объяснить, о моя безмерно возлюбленная?

– Все что угодно, – ответствовала пылкая юная сильфида.

– Меня непрерывно занимает одна мысль; может быть, это совершенная мелочь, но она роится и копошится в самой глубине моего сознания, и я, как ни стараюсь, не могу от нее избавиться. Когда я только прибыл в эти достохвальные и изобильные земли, твой отец сказал, что читал о моих приключениях. Но каким чудом? В какой невообразимой книге?

– Ну как же? В этой, мой обожаемый проходимец. (Едва ли не самым привлекательным свойством сильфиды было то, что она любила Ганса именно таким, каким он был, ни на гран не заблуждаясь насчет его характера.) В какой еще книге может быть об этом написано?

Ганс обвел взглядом комнату.

– Я не вижу никакой книги.

– Ну, конечно же, глупый. Будь она здесь , как бы ты мог в ней оказаться?

– Не могу сказать, о отрада моих очей, ибо не вижу в твоем ответе совершенно никакого смысла.

– Поверь, что он прочел о тебе в этой книге и ты никогда не покидал ее.

Тут Ганс почувствовал, что в нем закипает гнев.

– Ты говоришь: в этой? В которой? Дьявол меня побери, если я хоть что-то понял из твоего ответа!

Тут смех в горле Посейдонии стих, и она воскликнула:

– Бедняжка! Ты и впрямь ничего не понимаешь, да?

– Неужели ты думаешь, что стал бы умолять тебя о прямом и ясном ответе, если бы что-то понимал?

Она посмотрела на него с печальной полуулыбкой и сказала после продолжительной паузы:

– Пожалуй, пора тебе поговорить с моим отцом.

– Неужели моей ласковой юной дочурке не хватает энергии, чтобы доставить тебе должное удовольствие? – осведомился король Муммельзее.

– Хватает, и даже более того, – ответил Ганс, давно привыкший к ошеломляющей прямоте речей сильфов.

– В таком случае довольствуйся ею и тем беззаботным существованием, которое ведешь, и не стремись выйти за пределы этих извечно благодатных страниц.

– Теперь и вы заговорили загадками! Величество, от этих штучек я уже начинаю сходить с ума. Умоляю вас, объясните мне все просто и понятно, как говорили бы с ребенком.

Король вздохнул:

– Ты знаешь, что такое книги?

– Конечно.

– Когда ты в последний раз читал какую-нибудь?

– Ну, я…

– Совершенно верно. А кто-нибудь из твоих знакомых?

– Я пребывал в обществе грубых вояк, которых можно было бы заманить в библиотеку только тем, что там имеется много растопки для костров, так что в том, что они не читали книг, нет ничего удивительного.

– Ты наверняка читал книги в юности. Можешь рассказать, о чем была хоть одна из них?

Ганс промолчал.

– Вот видишь? Действующие лица книг не читают книг. О да, они с шумом захлопывают их, когда кто-нибудь входит в комнату, или отбрасывают их в сторону, раздраженные чушью, которая там написана, или закрывают лицо книгой, которую якобы штудируют, пока кто-то пытается внушить им что-то такое, что их не устраивает. Но они не читают их. Иначе пошла бы сплошная рекурсия и каждая книга стала бы практически бесконечной, поэтому каждую из них нужно завершать без чтения тех книг, которые в ней упомянуты. Этим методом можно безошибочно установить, на которой стороне страницы ты лжешь – читал ли ты книгу в этом году? – Король вскинул бровь и умолк, ожидая ответа.

Ганс долго молчал и в конце концов сказал:

– Нет. Не читал.

– О том и речь.

– Но… как такое может быть? Каким образом мы?..

– Представить это проще всего на свете, – ответил король. – Я, например, обитаю в XI–XVII главах пятой книги некоего произведения под названием «Симплициссимус». Уверяю тебя, что это хорошая жизнь. Так что из того, что стены моего дворца тонки, как бумага, окна попросту нарисованы пером, а все мои действия не что иное, как прихоть автора? Я не могу ни стареть, ни умереть, и когда ты, сделав перерыв в романтической гимнастике, которой предашься в обществе моей дочери, наносишь мне визит, болтовня с тобой всегда развлекает меня.

Ганс мрачно уставился в окно, закрытое тонким, до полной прозрачности безукоризненно отполированным слоем перламутра.

– Нелегко, – сказал он, – поверить, что кого-то из твоих знакомых на самом деле не существует. – И продолжил после долгой паузы: – Но ведь в этом нет никакого смысла. Особенно если учесть, что нынешнее окружение мое и жизнь моя такие, что лучше не бывает. И все же я на войне навидался такого… Об этом даже думать тяжко. И уж совершенно непонятно, кто мог создать такой мир, как наш? Кого могут забавлять такие мерзости и жестокости, в которых, позвольте вас уверить, довелось поучаствовать и мне?

– Сударь, – ответил король. – Я не творец, но и творец, как я подозреваю, не пользуется особым уважением в его немыслимо огромном мире. Он может попасться тебе на улице, и ты не заметишь его. Очень может быть, что в беседе он не произвел бы на тебя благоприятного впечатления. В таком случае стоит ли ожидать от него большего, нежели он – а может быть, она – может с известным основанием ожидать от своего куда более могущественного Создателя?

– Вы хотите сказать, что мир нашего творца ничуть не лучше нашего мира?

– Не исключено, что даже хуже. По его трудам можно составить обоснованные представления о том мире, в котором он живет. Наше зодчество прихотливо и романтично. Следовательно, его архитектура скорее всего будет унылой и однообразной – наверно, серые бетонные плоскости, и все окна походят на другие, как близнецы, – иначе он вряд ли стал бы выдумывать для нашего мира такие очаровательные подробности.

– В таком случае раз наш мир так груб и жесток, то его должен быть воплощением мира и добронравия?

– Я бы сказал, что наш мир исполнен земной энергичности, тогда как его должен быть погружен в привычное лицемерие.

Ганс медленно покачал головой:

– Как получилось, что вы так хорошо осведомлены о мире, в котором мы живем, а я знаю так мало?

– Существуют два типа персонажей, сынок. Такие, как ты, прыгают из окон, держа в руках штаны, изображают из себя иноземных сановников, дабы обвести вокруг пальца жестокосердных епископов, в темном переулке попадают в засаду негодяев, вооруженных ножами, а придя домой раньше времени, обнаруживают свою новобрачную жену в постели с мужем любовницы.

– Если бы я вел дневник, можно было бы подумать, что вы его читали, – восхищенно сказал Ганс.

– Это потому, что ты принадлежишь к числу активных персонажей, главная задача которых – обеспечивать развитие сюжета. Я же из числа рефлексирующих персонажей, нужных для того, чтобы много говорить и таким образом раскрывать внутреннее содержание авторского повествования. Но я вижу, ты растерялся; давай-ка ненадолго покинем мою историю.