Р. Бэккер - Воин-Пророк

Она была проституткой в Сумне, а быть проституткой в священном городе — это вам не жук начхал. Некоторые ее товарки в шутку называли себя «ворами у врат на Небеса». Они постоянно обменивались насмешливыми историями про паломников, которые так часто плакали в их объятиях. «Они все это затевают ради того, чтобы увидеть Бивень, — язвительно заметила однажды старая Пираша, — а заканчивают тем, что показывают его!»

И Эсменет смеялась вместе с остальными, хоть и знала, что паломники плачут оттого, что потерпели неудачу, оттого, что пожертвовали урожаем, сбережениями и обществом близких людей, чтобы попасть в Сумну. Ни один человек из низших каст не был настолько глуп, чтобы стремиться к богатству или радости — мир для этого слишком непостоянен и своенравен. Им оставалось лишь спасение, святость. Вот и Эсменет выставляла ноги в окно, подобно спятившим прокаженным, которые из одной лишь злобы набрасывались на здоровых.

Какой далекой теперь казалась та женщина. Каким близким — Святое…

Серве кричала и подвывала; от мучительной боли, терзающей чрево, все ее тело сотрясала дрожь.

Кианка издала одобрительный возглас, состроила гримасу и улыбнулась. Серве откинулась на колени к Эсменет, тяжело дыша, глядя безумным взором, крича. Эсменет смотрела, затаив дыхание; тело ее занемело от изумления, а мысли спутались оттого, что чудесное столь тесно и неразрывно смешивалось с обыденным.

— Хеба серисса! — воскликнула кианка. — Хеба серисса!

Ребенок сделал первый вдох и подал голос в первой, плаксивой мольбе.

Эсменет смотрела на новорожденного и понимала: вот результат, к которому привел ее отказ от воды. Она страдала, чтобы Серве могла пить, и вот теперь на свет появился этот вопящий младенец, сын Воина-Пророка.

Плача, Эсменет склонилась над Серве.

— Сын, Серча! У тебя сын! И он не синенький!

Серве улыбнулась, прикусив губу, всхлипнула и рассмеялась. Они обменялись мудрыми и радостными взглядами, которых не понял бы ни один мужчина, кроме Келлхуса.

Со смехом Келлхус взял верещащего младенца из рук повитухи и принялся внимательно разглядывать его. Ребенок притих, и на миг могло показаться, будто он, в свою очередь, тоже изучает отца с тем ошарашенным видом, какой бывает только у младенцев. Келлхус подставил ребенка под струю воды, смывая с его лица кровь и слизь. Когда тот снова загорланил, Келлхус издал возглас притворного изумления и с нежностью взглянул на Серве.

На миг — всего лишь на миг — Эсменет показалось, будто она слышит чей-то голос.

Келлхус передал ребенка Серве; та, не переставая плакать, принялась укачивать его. Внезапно Эсменет охватила печаль, укор чужой радости. Она встала и, не поднимая лица, не сказав ни слова, стремительно вышла из шатра.

Снаружи воины из Сотни Столпов, священные телохранители Келлхуса, посмотрели на нее с окаменевшими от тревоги лицами, но не сделали попытки ее остановить. Все так же безмолвно Эсменет прошла между самодельными укрытиями, но далеко отходить не стала, понимая, что тогда ее непременно побеспокоит какой-нибудь взволнованный последователь. Заудуньяни, верные, постоянно охраняли периметр лагеря, как от своих же товарищей, Людей Бивня, так и от язычников.

Вот и еще одна перемена, порожденная пустыней…

Дождь прекратился, но отовсюду капало и воздух был прохладным. Тучи разошлись, и Эсменет увидела Гвоздь Небес — словно сверкающий пупок между разошедшимися полами шерстяного одеяния. Если поднять голову и смотреть только на Гвоздь, можно вообразить себя где угодно — в Сумне, в Шайгеке, в пустыне или в колдовском Сне Ахкеймиона. Эсменет подумала, что Гвоздь Небес — единственная вещь, для которой не имеет значения ни «где», ни «когда».

Два человека — судя по виду, галеоты, — устало брели в ее сторону через темноту и грязь.

— Истина сияет, — пробормотал один, когда они приблизились; лицо его было в пятнах от сильных солнечных ожогов, полученных в пустыне.

Потом они узнали Эсменет.

— Истина сияет, — отозвалась она, опуская лицо.

Она пряталась от их взволнованных взглядов, пока они не прошли дальше.

— Госпожа… — прошептал один из галеотов; у него словно бы перехватило дыхание от благоговения.

Люди все чаще и чаще вели себя в присутствии Эсменет робко и подобострастно. И похоже, это все меньше смущало ее и все больше ей нравилось. Это был не сон.

Откуда-то донеслась резкая мелодия. Это шрайские жрецы подули в молитвенные трубы, и правоверные айнрити преклонили колени у самодельных алтарей. На миг эти ноты напомнили Эсменет крики Серве, как они звучали бы издалека.

Горе Эсменет сменилось раскаянием. Почему она в пустыне охотно отдала Серве свою воду и едва не отдала жизнь, а теперь не смогла подарить ей мгновение радости? Что с ней? Она ревнует? Нет. От ревности человек с горечью поджимает губы. Она не ощущала горечи…

Или все-таки ощущала?

«Келлхус прав… Мы не знаем, что нами движет». Всегда есть что-то большее.

Грязь под ногами была прохладной — такой непохожей на дышащий жаром песок.

Крики, раздавшиеся в ближайшей палатке, напугали Эсменет. Она поняла, что там лежит больной, страдающий от гемофлексии. Эсменет попятилась, борясь с желанием взглянуть, кто это, предложить поддержку и утешение.

— Пожа-алуйста… — выдохнул слабый голос. — Мне нужно… мне нужно…

— Я не могу, — сказала Эсменет, с ужасом глядя на неясный силуэт хижины, сооруженной из ветвей и кож.

Келлхус изолировал больных и требовал, чтобы им помогали только те, кто переболел и выжил. Он сказал, что Ужасный Бог передает болезнь через вшей.

— Я валяюсь в собственном дерьме!

— Я не могу…

— Но почему? — донесся жалкий голос. — Почему?

— Пожалуйста! — негромко воскликнула Эсменет. — Пожалуйста, пойми! Это запрещено.

— Он не слышит тебя…

Келлхус. Его голос казался чем-то неизменным. Он обнял Эсменет; его шелковистая борода скользнула по ее шее.

— Они слышат лишь собственные страдания, — пояснил Келлхус.

— Совсем как я, — отозвалась Эсменет.

Ее вдруг одолели угрызения совести. Ну зачем ей понадобилось убегать?

— Ты должна быть сильной, Эсменет.

— Иногда я чувствую себя сильной. Иногда я чувствую себя обновленной, но тогда…

— Ты на самом деле обновлена. Мой отец переделал нас всех. Но прошлое остается прошлым, Эсменет. Если ты была кем-то, ты этим была. Прощение требует времени.

Как ему это удается? Как он может так легко, без малейших усилий, говорить с ее сердцем?

Но Эсменет знала ответ на этот вопрос — или думала, что знает.

Люди, как сказал ей когда-то Келлхус, подобны монетам: у них две стороны. Когда одна сторона видна, другая остается в тени, и хотя все люди являются и тем и другим одновременно, они знают лишь ту сторону себя и те стороны других, которые видят, — они способны на самом деле познать лишь внутреннюю часть себя и внешнюю часть окружающих.