Р. Бэккер - Воин-Пророк

Пройас встал, стушевавшись перед впавшим в ярость наставником, некогда учившим его владеть оружием. Он действительно знал, как «это» работает. Он должен пригрозить Элеазару войной.

Принц горько рассмеялся.

— Ксин, ты с ума сошел? Ты действительно просишь меня предпочесть учителя детских лет Богу? Предпочесть колдуна моему Богу?

Ксинем выпрямился.

— Ты что, за все эти годы так ничего и не понял?

— Что тут понимать? — воскликнул Пройас. — Сколько нам еще придется говорить об этом? Ахкеймион — Нечистый!

Его охватил пыл убежденности, как будто знание обладало собственной яростью.

— Если богохульники убивают богохульников, значит, мы сэкономим масло и дрова!

Ксинем дернулся, словно от удара.

— Так, значит, ты ничего не будешь делать.

— Равно как и вы, маршал. Мы готовимся выступать. Падиражда собрал всех сапатишахов, от Гиргаша до Эумарны. На южном берегу весь Киан!

— В таком случае я слагаю с себя обязанности маршала Аттремпа, — сдавленным голосом произнес Ксинем. — Более того, я отрекаюсь от тебя, твоего отца и моей клятвы дому Нерсеев. Я более не рыцарь Конрии.

У Пройаса онемело лицо и руки. Такого не могло быть.

— Подумай, Ксин, — еле слышно выговорил он. — Все… Твои владения, твое имущество, поддержка твоей касты… Ты лишишься всего, что у тебя есть, — всего, что ты есть.

— Нет, Пройас, — сказал Ксинем, направляясь к выходу. — Это ты отказался от всего.

А потом он ушел.

Красный фитиль масляной лампы зашипел и погас. Сгустилась тьма.

Так много всего! Бесконечные сражения. Язычники. Бремя — неизмеримо тяжкое. Бесконечный страх перед будущим. И Ксинем всегда был рядом. Он всегда был! Человек, который понимал, который делал понятным то, что его изводило, который взваливал на себя непомерную ношу…

Акка.

Сейен милостивый… Что же он наделал?

Нерсей Пройас упал на колени, оцепенев от острой боли в груди. Но слезы не шли.

«Я знаю, ты испытываешь меня! Ты испытываешь меня!»

Два тела — одно тепло.

Кажется, так Келлхус говорил о любви?

Эсменет смотрела на Ксинема. Тот сидел с нерешительным видом, словно не был уверен, рады ли ему здесь. Он медленно провел рукой по лицу. Эсменет видела безумие в его глазах.

— Я разузнал все, что мог, — глухо произнес он.

Он имел в виду разговоры людей, которым надо чесать языком, чтобы поддержать репутацию.

— Нет! Ты должен сделать больше! Ты не можешь сдаться, Ксин. После того, что…

Боль в его глазах завершила фразу за Эсменет.

— В ближайшие дни Священное воинство переправится на южный берег, Эсми…

Он поджал губы.

Ксинем имел в виду, что вопрос о Друзе Ахкеймионе как раз сейчас очень удобно забыть, как забывают все трудные и вызывающие неловкость вопросы. Но как? Как мог человек, знающий Друза Ахкеймиона, приблизиться к нему, а потом отойти прочь, соскользнуть, словно простыни по сухой коже? Но они — мужчины. Мужчины сухие снаружи, а влажные лишь внутри. Они не могут смешивать, соединять свою жизнь с чужой. По-настоящему — не могут.

— М-может… — сказала она, вытирая слезы и изо всех сил стараясь улыбаться, — может, Пройасу одиноко… Может, он з-захочет расслабиться с…

— Нет, Эсми. Нет.

Горячие слезы. Эсменет медленно покачала головой; уголки ее губ опустились.

«Нет… Я должна что-нибудь сделать! Должно быть хоть что-нибудь, что я могу сделать!»

Ксинем посмотрел мимо нее на согретую солнцем землю, словно отыскивая слова.

— Почему бы тебе не остаться с Келлхусом и Серве? — спросил он.

Как много изменилось за столь краткий срок. Лагерь Ксинема перестал существовать — вместе со статусом его хозяина. Келлхус забрал Серве и присоединился к Пройасу. Это повергло Эсменет в смятение, хотя она понимала, чем руководствовался Келлхус. Как бы сильно он ни любил Акку, теперь он должен был заниматься остальными людьми. Но как она умоляла! Пресмыкалась! Она даже пыталась, ослепленная безумием, соблазнить его, хотя он в этом вовсе не нуждался.

Священная война. Священная война. Куда ни кинь — кругом эта гребаная Священная война!

А как же Ахкеймион?

Но Келлхус не мог перечить Судьбе. У него имелась куда более примечательная блудница, чтобы отвечать…

— А вдруг Акка вернется? — всхлипнула Эсменет. — Вдруг он вернется и не найдет меня?

Все ушли, но ее палатка — палатка Ахкеймиона — стояла по-прежнему. Эсменет цеплялась за место, где была счастлива. Теперь по приказу Ирисса аттремпцы обращались с ней уважительно. Они звали ее «женщина колдуна»…

— Тебе не следует оставаться здесь одной, — сказал Ксинем. — Ирисс вскоре уйдет вместе с Пройасом, а шайгекцы… Они захотят отплатить.

— Я справлюсь, — хрипло выдохнула Эсменет. — Я всю жизнь прожила одна, Ксин.

Ксинем поднялся на ноги, потом погладил Эсменет по щеке, осторожно стер слезинку.

— Береги себя, Эсми.

— Что ты собираешься делать?

Взгляд Ксинема устремился вдаль, то ли на окутанные дымкой зиккураты, то ли просто в никуда.

— Искать, — безнадежным тоном произнес он.

— Я поеду с тобой! — вскочив, воскликнула Эсменет.

«Я иду, Акка! Я иду!»

Ксинем, ничего не ответив, подошел к коню и вскочил в седло. Он вынул нож из-за пояса, затем высоко подбросил его. Нож вонзился в землю у ног Эсменет.

— Возьми, — сказал Ксинем. — Береги себя, Эсми.

Лишь сейчас Эсменет заметила в отдалении конных Динхаза и Зенкаппу. Они ждали бывшего лорда. Они помахали Эсменет, прежде чем устремиться следом за Ксинемом. Эсменет упала на землю и разрыдалась. Она спрятала лицо в горящих ладонях.

Когда она подняла голову, всадники уже исчезли.

Беспомощность. Если существует более давний спутник женщины, чем надежда, то это беспомощность. Да, конечно, женщине часто удается приобрести ужасающую власть над одним сердцем, но мир за пределами чувств принадлежит мужчинам. И именно в этом мире исчез Ахкеймион, в холодной тьме между костров.

Все, что она могла делать, это ждать… Есть ли на свете бо́льшая мука, чем ожидание? Ничто так болезненно не подчеркивает бессилие, как пустой ход времени. Мгновение за мгновением, одни — тусклые от неверия, другие — туго натянутые от беззвучных криков. Горящие светом мучительных вопросов. Где он? Что я буду делать без него? Темные от изнемогающей надежды. Он мертв. Я осталась одна.

Ожидание. То, что традиция предписывает женщине. Ждать у очага. Вглядываться — не поднимая глаз. Бесконечно спорить с ничем. Думать, не имея надежды на озарение. Повторять слова сказанные и слова подразумеваемые. Вплетать намеки в заклинания, как будто точность и сила их боли в движениях ее души может добраться до сути мира и заставить его поддаться.

Шли дни, и казалось, будто Эсменет превратилась в недвижную точку массивного колеса событий, в единственное сооружение, уцелевшее после того, как схлынуло половодье. Палатки и шатры падали, словно саваны, в которые заворачивают мертвецов. Загружались огромные обозы. Повсюду до самого горизонта метались всадники в доспехах, разнося тайные послания и тягостные приказы. Огромные колонны строились на пастбище и под крики и пение гимнов уходили прочь.