Иван Оченков - Смоленский поход

— Что ты сказал, тварь? — немного удивленно переспросил государь.

— Ты слышал!

— Развяжите его, — тоном, не предвещающим ничего доброго, велел стрельцам Иван Федорович, — затем дайте саблю и расступитесь.

Те, помявшись, исполнили и теперь вопросительно смотрели то на царя, то на Вельяминова с Михальским.

— Ваше величество, позвольте мне… — вышел было вперед Корнилий, но поляк лишь презрительно сплюнул.

— С быдлом драться не буду! Ты думал, я тебя не узнаю? — проговорил Чаплинский, скинув кунтуш и разминая запястья.

— Казимеж, назад! Это теперь мое дело.

— Эх, старый я дурень, — воскликнул Шемякин и неожиданно для всех сделав шаг вперед, бросил в лицо поляку свою боевую перчатку — голицу.

— Пся крев! — крикнул взбешенный хорунжий и бросился с саблей на постельничего.

Тот тоже взялся за оружие, и клинки отчаянно зазвенели в яростном танце смерти. Федька и Мишка, позабыв о своих обязанностях, с замиранием сердца следили за поединком. Поляк был моложе и, пожалуй, лучше владел оружием, но старый дворянин тоже знал свое дело и стойко отбивал одну атаку за другой. Наконец, лях, кажется начал выдыхаться и ослабил темп. Матвей тут же перешел в нападение и начал теснить своего противника. «Что ты делаешь, это уловка», — хотел крикнуть понявший замысел Чаплинского Федька, но не успел. Хитрый поляк, обманув мнимым отступлением Шемякина, рванулся вперед, и ужом проскользнув мимо сабли, вонзил свой клинок ему в бок. Тут же отскочив, шляхтич предал лицу презрительное выражение и хотел что-то крикнуть, но не смог. Лицо его бледнело на глазах, а на рубашке расплывалось кровавое пятно.

— Падай, ты убит! — Немного отрешенно проговорил государь глядя на Чаплинского, — ах Матвей-Матвей, успел-таки.

Поляк не понимая еще что случилось, сделал шаг, потом колени его подогнулись, и он опустился на траву. Царь тем временем, не обращая на него внимания, подошел к раненому постельничему.

— Прости государь, невместно тебе со всякой сволочью биться, — прошептал раненый.

— Как ты, Матвей Иванович?

— Ништо, кольчуга на мне. Хоть и пробил ее, анафема, а ничего, даст бог, поправлюсь.

— Эй, кто-нибудь, помогите ему. Да кликнете лекаря, кажется, у наемников был. И дернул же, нечистый, своего в Москве оставить!

— Да ну его лекаря-то заморского, и так не помру, я чаю.

— Ну что ты за придворный, Матвей? Царю перечишь, лекаря не хочешь, на дурачка этого с саблей зачем-то полез!

— Прости, государь, но невместно тебе…

— Ты мне зубы не заговаривай, не дурнее тебя и знаю, что коронованная особа должна на бой заместителя выставлять. Только чего ради ты в это дело встрял? Я мог вон, фон Гершова вместо себя выставить. Он бы этого шута враз на шпагу намотал.

— Ой ли, государь, я твое лицо видел, не стал бы ты так делать… а я послужить тебе хотел. Тут у меня на груди челобитная зашита, на случай если чего приключится со мной.

— Челобитная, говоришь? Ну, давай ее сюда, а то ты еще чего-нибудь выкинешь. Да объясни кратко, в чем суть.

— Ох, государь, горе у меня. Прибрал господь и жену мою и детушек наших, а я старый уже.

— Ну, не прибедняйся, старый-старый, а саблей как молодой машешь и ножом. Вон как лихо ляху его в брюхо сунул, никто и не углядел.

— То сабля…

— Ладно, а дело-то в чем?

— Сын есть у меня, от холопки. Только законы у нас такие, что не может он мой род продолжить, и я не могу ему вотчину отписать.

— Понятно, а от меня чего хочешь?

— Слышал я, государь, что в твоих землях отец может и байстрюку [36] Байстрюк. — Незаконнорожденный, бастард. имя свое и имущество оставить, если у него законных детей нет.

— Есть такое, бывало, кстати, что и мимо законных детей все байстрюку доставалось, только ведь тут не империя… Ладно, понял я тебя, Матвей, подумаю, чем горю твоему помочь.

— Благослови тебя господь, государь.

— Не благодари, рано еще.

Что может быть лучше после тяжелого дня, чем смыть с себя пот и ощутить себя чистым и безгрешным, как в первый день творения. Постельничий мой ранен, а слуг я отослал под команду Вельминова, готовиться к вечернему мероприятию. Так что одеваться в парадный костюм мне помогает Лизхен. Сегодняшний пир посвящен удачному и разрешению осады Белой и счастливому увеличению моего войска. Поэтому костюм на мне сегодня европейский, а лучше всего с ним управляется юная маркитантка. Старый Фриц рядом придирчиво чистит мою шпагу и ворчит на нерадивость русских слуг, держащих, по его мнению, мое оружие в совершенно скотском состоянии. Я, с улыбкой, слушаю его, вспоминая прежние беззаботные дни. Да-да, беззаботные! Все-таки причудливая штука жизнь. Рыщущие по моему следу инквизиторы кажутся теперь невинными детьми перед моими боярами и придворными. А один из наиболее упорных преследователей командует рейтарским эскадроном на моей службе.

— Это хорошо, что над вашим шатром поднят Мекленбургский штандарт, — вырывает меня из размышлений голос Фридриха, — но нужен еще и Московский, почему его нет?

— Ну почему же нет, — возражаю я, — видел двуглавого орла? Это герб моего царства, а святой Георгий на его груди, герб Москвы.

— Это гербы, а нужен штандарт, — упрямо ворчит старик.

— Есть стяг с ликом Спаса Нерукотворного, но его разворачивают перед боем.

— Вам, ваше Царское Величество и Королевское Высочество, надо пригласить толкового герольда…

— Как ты меня назвал?

— Царское Величество и Королевское высочество! В вашем роду не многие достигали таких высот и необходимо закрепить это соответствующими символами. Как Великий Герцог, вы вассал Императора Священной Римской Империи, но как русский царь вы равны ему, притом, что по происхождению Никлотичи ничуть не ниже Габсбургов.

— Тебе бы придворным быть.

— А разве я не ваш слуга? Стало быть, я придворный.

— Да, наверное, остается пожаловать тебя стольником или спальником…

— Это еще зачем? Раз вы государь в двух странах, то вам нужно два двора. Пусть ваши русские придворные имеют свои чины, а мекленбургские будут иметь свои. Над вашей резиденцией должны висеть два штандарта, а охранять ее должны два караула. И вам больше почета, и злоумышленникам, в случае чего, труднее будет до вас добраться.

— Пожалуй, в твоих словах есть смысл.

— Конечно, есть, старый Фриц многое повидал, и многое понимает. У вас есть верные слуги среди русских, но наверняка есть и такие кому вы не нравитесь.

— Ты уже успел оценить их верность?

— У меня наметанный глаз на такие дела, вот на тех парней, что стоят с посеребренными алебардами перед входом, определенно, можно положиться.

— Ты думаешь?

— Они мне помогли вывезти кое-какие вещички, и я предложил им благодарность, но они не взяли.