Иван Оченков - Смоленский поход

— Нет ничего проще, дружище, сделай счастливой эту девушку!

Великий литовский рефендарий [52] Рефендарий — чин в польско-литовском государстве. Гонсевский был в ярости. Решительно, в последнее время все шло не так как надо! Казалось, совсем недавно Москва совсем уже покорилась Речи Посполитой и скоро станет ее частью, но ее диким жителям удалось отбить свою столицу и выбрать себе нового царя. Да какого царя! Про герцога Мекленбургского ходило множество разных слухов один нелепее другого, но одно было известно точно. Этот везучий сукин сын умел воевать. Не прошло и года, как он стал московским государем, а его армия уже осадила и менее чем за месяц взяла Смоленск, под которым коронные войска топтались два года. Продлись осада хоть немного долее, Гонсевский успел бы собрать войско и помочь осажденным, но — увы! Над Смоленском висит мекленбургский штандарт, а войска как не было, так и нет. Доблестные шляхтичи не торопятся вставать под знамена, а денег на наемников нет. Тех сил, что удалось собрать, едва хватает, чтобы отбивать нападения совсем распоясавшихся татар и казаков, посланных царем разорять несчастную Литву.

Скрепя сердце, Гонсевский выдал привелей на сбор жолнежей полковнику Лисовскому. В другое время, он его бы и на порог не пустил, но тяжелые времена требуют тяжелых решений. Пусть Лисовский был неоднократно лишен чести, но с какой стороны браться за саблю он знает. И местная шляхта знает его как удачливого и щедрого командира, и стекается к нему в чаянии добычи. Но едва численность войска перевалила за три тысячи человек, последовал новый удар. Как оказалось мекленбургский герцог умеет делать набеги не хуже своих противников. Пока его татары отвлекали внимание литвин на себя, он тайком прошел с большим отрядом в Ливонию и изгоном взял Ригу! «Тайком» — повторил про себя Гонсевский и поморщился, благородному шляхтичу так и действовать-то не полагается. Ну, разве что лисовчикам.

Как известно беда не приходит одна. Пока пан рефендарий решал, куда нанести первый удар, по войскам Черкасского в Смоленске или по самому герцогу в Риге, Лисовский, будь он неладен, снялся ночью со всеми своими людьми и ушел в неведомом направлении, забыв уведомить о том Гонсевского.

— Ясновельможный пан дозволит войти своему недостойному слуге? — раздался тихий голос за дверью.

— Входи святой отец, — узнал голос своего давнего приятеля Мариана Печарковского.

Когда-то они вместе учились в иезуитской коллегии, но затем пути их разошлись. Гонсевский выбрал для себя военную стезю, а Печарковский вступил в орден Иисуса. И вот спустя много времени, старые приятели встретились и возобновили дружбу. Пан рефендарий покровительствовал священнику, а тот в ответ снабжал его информацией, причем, подчас такой, что стоила дороже золота.

— Ты что-то узнал?

— Узнал что?

— Матка бозка, дай мне сил! Я спрашиваю, узнал ли ты, куда нечистый унес этого проклятого Лисовского со всем его полком!

— Как тебе сказать, Корвин, я не знаю, куда отправился полковник, но кое о чем догадываюсь.

— Не томи, Мариан!

— Ты ведь знаешь, что этот мекленбургский еретик захватил Ригу?

— Еще бы мне это не знать! Мало мне забот со Смоленском, так он вовсе решил меня в гроб загнать. Ты подумай, это же не какое-то захудалое местечко, это ведь Рига! Ну, вот как он ее захватил?

— А ты знаешь, что он взял с горожан контрибуцию? — Продолжил говорить иезуит, не обращая внимания на филиппики Гонсевского.

— Нет, этого я не знаю, впрочем, следовало ожидать, что он так сделает.

— А ты знаешь, сколько он взял контрибуции?

— Сколько?

— Один миллион талеров, — выразительно проговорил Печарковский.

— Сколько, — задохнулся от непомерности суммы пан рефендарий, — сколько ты сказал?

— Ты слышал.

— Не может быть!

— Завтра к тебе прибудет гонец от Фридриха Кетлера и подтвердит.

— А ты откуда знаешь?

В ответ иезуит только развел руки. Гонсевский на минуту отвернулся, задумавшись, а затем резко повернулся к Печарковскому и спросил.

— Ты думаешь, Лисовский узнал про это?

— А что еще его могло подвигнуть на такое? — вопросом на вопрос ответил священник и добавил, — я уверен, что он узнал не только про миллион. Он еще что-то узнал, скажем, что эти деньги повезли в Москву.

— Ты хочешь сказать, что мекленбургский дьявол оставил Ригу?

— Зачем ему это делать? Нет, его основные силы, как раз там. Я думаю, что он с небольшим отрядом попытается тайно вывезти свалившееся ему на голову богатство.

— Но ведь это опасно!

— Он и не такие кунштюки выкидывал раньше.

— Это верно, но ведь миллион, это же чертовски много!

— Послушай Корвин, когда ты прекратишь богохульствовать? Я ведь все-таки священник!

— Да ладно, Мариан! Когда мы учились ты и не такое говаривал.

— Это было давно Корвин. И я теперь не Мариан, а отец Филипп. Пора бы запомнить.

— Прости святой отец.

— Бог простит, так вот, миллион это конечно много, но на тридцати крепких возах увести можно. Сейчас лето, дороги хорошие, так что можно двигаться довольно быстро. Шансы уйти у него неплохие.

— Если об этом узнал Лисовский, — захохотал в ответ пан рефендарий, — то шансов у него нет совсем! Лисовчики его из-под земли достанут.

— Я не стану об этом жалеть, но вот войска мекленбуржца без него в Риге долго не продержаться. Так что ты имеешь возможность свести на нет эту его победу.

— А когда лисовчики его найдут, то им достанется непомерно большой куш! — продолжал задумчиво бормотать Гонсевский.

— О чем ты думаешь Корвин!

— Пройдет зима и вернется лето, пройдет зима и будет тепло, наступит весна и расцветут цветы, наступит весна и вернется твой отец, — напевала молодая женщина, кормя своего ребенка грудью.

Ее малыш усердно чмокал губами, демонстрируя завидный аппетит и вызывая умиление у матери.

— Катарина, посмотри, ну разве он не прелесть? — обратилась счастливая мать к сидящей неподалеку подруге занятой рукоделием.

Катарина фон Нойбек отложила свое шитье и, подойдя широко улыбнулась.

— Да, ваша светлость, и на отца очень похож. Такой же настырный и ненасытный.

Не было лучшего способа вызвать у княгини Агнессы Магдалены радость, чем сказать, что ее малыш копия папы. Счастливо засмеявшись, она осторожно высвободила грудь изо рта наевшегося ребенка и спрятала ее за корсажем.

— Все же вам не следовало кормить его самой, — покачала головой Катарина, — может случиться так, что она потеряет форму и привлекательность.

— Ты же знаешь, что я никому не могу это доверить, — мягко ответила ей княгиня, — наши враги могущественны и хитры. Что им стоит подкупить прислугу, если мы потерям бдительность. Нет, я буду сама кормить своего малыша, пока у меня есть молоко, а когда он вырастет, сама буду ему готовить.