Алексей Федорочев - Лестница в небо (СИ)

Прикидываю размах годами готовящейся мести бывшего императора, вынужденного вести затворнический образ жизни в монастыре, не имеющего ни малейших шансов вернуть былое могущество… Бррр! Холодные мурашки сопоставимые размером с маленькими слонами строем прошлись по моей спине.

Кажется, вовремя я его того… поторопил на тот свет… месяца четыре-пять потерпеть осталось.

— Вижу, представил, — зло усмехается бывший гвардеец. Взгляд его, долго блуждающий по комнате, наконец, останавливается на смятой пачке сигарет, валявшейся на полу рядом с опрокинутой пепельницей. Подойдя к распахнутому мной окну, он усаживается на широкий подоконник и с наслаждением закуривает, стряхивая пепел прямо на улицу.

— Я тебя, поганца, почти вывел из игры, прикрыл со всех сторон, — закрыв глаза, монотонно вещает он между затяжками, — Но ты, идиот малолетний, раз за разом, как специально, нарывался! А потом еще сам сунулся в самое логово! — мужчина обреченно машет рукой.

— Что ему от меня нужно? Почему именно я?

— Ты — отпрыск одного старинного рода…

— Потемкины, можешь не продолжать, это я знаю! — прерываю ненужный уже рассказ, — Сходством с Пал-Санычем меня только ленивый в лицо не ткнул.

— Знаешь?.. Тем проще. У них какой-то пунктик насчет одаренных детей, всех проверяют. А ты еще якобы видящий , не знаю уж, что это означает… — скорченная мина выдает все отношение Осмолкина к этой информации.

— Не важно! Еб. ся — не работать! У папаши моего два с лишним десятка детей было, не считая законных от Лизаветы Михайловны, какого хрена вы ко мне прицепились?

— Два десятка! А много из них с рождения в цепкие ручки Васильева-Морозова попало? Да еще именно с той способностью, что Потемкиным дозарезу понадобилась? То-то же! Вот и растили тебя с детства с одной единственной целью — втереться к семье в доверие, а после одним махом обезглавить весь клан! Подробностей не знаю, но ты не переживай, до суда в любом случае не доживешь!

— Вот ни за что не поверю, что весь план на мне одном строился!

— Нет, конечно! Их понемногу по всем фронтам давили: двадцать с лишним лет то тут, то там подставляли. От их былого могущества уже сейчас почти ничего не осталось, один пшик за мишурой. А ты просто завершающим аккордом стал бы, чтоб уже не оправились никогда.

— Хорошо, допустим. Только тогда один вопрос: как бы меня это провернуть заставили? Я тут отца родного нашел, любящая семья распахнула мне объятия, с чего мне их как курей резать?

— Ну-ну! Кому служит дворянин? — внезапно спрашивает Григорий.

— Отечеству! — автоматически выдаю годами вбиваемый ответ.

— Кто представляет Отечество?

— Император и род!

— Из какого ты рода?

— Васильевых-Морозовых, — машинально отвечаю, все еще не понимая цели этого блиц-опроса.

— А правильный ответ — Потемкиных! Дошло? На тебе ментальных закладок, как блох на собаке, ты их никогда родной семьей не посчитаешь, хоть залюби они тебя всем составом. А теперь еще и новых навешали, так что пойдешь и резать, и душить, как миленький…

Молчим.

— Ладно, моя роль понятна, ты-то чего дергаешься, что аж до запоя дело дошло?

— Ты говоришь, полгода без дара прожил, и как ощущения? — неопределенно жму плечами, но Григорию ответ не требуется, — Вот тогда, когда еще не знал, на что бы пошел, чтоб вернуть источник, честно, как на духу?

Вопрос опять не по адресу, повторюсь, но насчет источника я в тот момент абсолютно не парился, наслаждаясь ощущением молодости и целостности, но прикидываю, на что бы пошел раньше, ради руки? И если честно подумать, то на многое. Так и отвечаю:

— На многое. До откровенной подлости, возможно, не скатился бы, но на многое, да…

— А я бы и до предательства дошел бы, — открыто признается мужчина, снова закуривая, — Собственно, уже дошел, раз с тобой разговариваю. Одно утешает, предаю не Родину, а одержимого местью старика-властолюбца, и, как раз подлостей больше не хочу творить.

— Раз пошла такая пьянка, — достаю из пачки сигарету и устраиваюсь на подоконнике, зеркально отражая позу хозяина. Как саттори приходит видение Ельнина точь-в-точь копирующего повадки Шамана в казарме у Задунайских, вот, что меня тогда зацепило! Смаргиваю озарение, пообещав себе разобраться в этом потом, и возвращаюсь к терпеливо ждущему вопроса Григорию: — С Наташкой — это подлость или случайность?

— Подлость, — после долгой паузы глухо признается мужчина, — В тот момент ты был для меня заданием! — пытается он оправдаться, — А работать с неудачником легче! Ему, — голосом и взглядом выделяет местоимение, — наверное, вообще было бы проще, если б ты не восстановился, но ты вовремя смылся, а потом решили дать тебе помыкаться, чтобы плавно подвести…

— К чему?

— Ко всему.

— Ясненько… — тяну, подавляя желание применить болевое «непростительное», разработанное специально для собеседника, — А с Потемкинскими детьми?

— Какими детьми? В смысле?.. Понятия не имею, о чем ты… — недоумение ненаигранное, что ж, значит, корни другой проблемы растут не отсюда.

— Не имеешь, значит, не имеешь, проехали, — мну сигарету между пальцев и засовываю в рот, не поджигая. Впрочем, фокус не проходит, Гришка щелкает зажигалкой, вынуждая меня сделать затяжку.

— И чего же ты хочешь теперь, Григорий Андреевич Осмолкин-Орлов? — произношу, судорожно задавливая попытки раскашляться.

Григорий долго и оценивающе смотрит на меня, прежде, чем ответить.

— Все того же — вернуть дар. Но варианта спасти тебя я больше не вижу, прости, колеса завертелись. Рад буду любому предложению.

— У тебя в доме кофе есть? — сидеть у открытого окна во влажной одежде мне не понравилось, да и Гришка, не ощущающий на нервах холода, давно уже посинел и покрылся мурашками, а лечить его еще от простуды мне не улыбается.

Кофе, так же, как и кофеварка, нашлись в на удивление чистенькой кухне. Из неохотных пояснений мужчины, я выловил, что данное помещение — не место для аристократа, а за порядком следит приходящая прислуга. Надо же, а у меня в доме жрать на кухне не стеснялся! Впрочем, он и другим на кухне заниматься не брезговал, так что только порадовался, что в этот раз бардак досюда не докатился. Оделив себя и страдальца сваренным напитком и найденными в буфете сушками, устраиваюсь за столом.

— Встречный вопрос, что ты знаешь о ментальных закладках?

— Достаточно мало, собственно, кроме факта наличия их у тебя — ничего.

— Тогда позволь, я тебя просвещу. Знаю я не то, чтобы много, но видимо побольше тебя. — Пока было время, выпытал у матери все доступное ей по этому вопросу, так что в теме ориентировался получше многих: — Во-первых, ставятся они не абы как, а в четко выверенные моменты: надо, чтоб человек при этом испытывал вполне определенные эмоции. Только так они закрепятся и сработают, как надо поставившему, — вспоминаю несколько торжественных построений в училище, во время которых видел воздействие, хотя и не понимал его природу; уверен, в жизни Григория тоже было немало таких эпизодов, — Во-вторых, требуют периодического обновления, хотя и не обязательно. И, в-третьих, при сильной боли и душевном раздрае — а одновременность этих событий обязательна — чаще всего слетают. Единственное — боль должна быть действительно адской и сопровождаться нешуточными переживаниями, если ты тихо поплачешь над порезанным пальчиком — ничего не случится.