Джон Норман - Предатели Гора (ЛП)

Такие постоялые дворы могут служить, своего рода цитаделью или опорным пунктом, но в таком качестве их используют лишь изредка. Любой человек может запросто приехать сюда и оплатить стол и кров. В этом смысле они открыты для всех, хотя весьма обычно для подобных заведений быть закрытыми на ночь. Однако, насколько мне известно, они могут послужить и убежищем. Не раз в таких постоялых дворах прятались сельские жители от фуражиров или мародеров. Бывало, что они захватывались остатками разбитых войск, как места, в которых можно продолжить отчаянное, возможно безнадёжное сопротивление. А в отдаленных, беспокойных или варварских регионах такие места, являются островком мира и спокойствия. Внутри частокола обычно имеется сарай на несколько фургонов. На сколько именно конкретно в этом постоялом дворе я не знал. Кроме того, где-то в пределах ограды должен быть маяк, предназначенный для тарнов, хотя я не думал, что он был зажжён в это время. Обычно он устанавливается где-нибудь под стеной высокого сарая, и показывает не только местонахождение постоялого двора, но также и не прикрытый противотарновой проволокой безопасный подход для тарнсмэнов-воинов или тарнсмэнов-извозчиков прибывающих с тарновой корзиной. Само собой, приземляющийся наездник ведёт птицу левее света маяка. Традиционно на Горе принято левостороннее движение. Таким образом, рука с мечом, по крайней мере, если Вы правша, каковыми являются большинство гореан, всегда обращена в сторону приближающего спереди прохожего.

Слева от моста пристроился фургон с опущенным брезентовым тентом. Капли дождь собирались в ручьи и скатывались с него на землю. Под фургоном виднелась маленькая, лежавшая на земле, скукожившаяся фигурка, по самую голову закутавшаяся в брезент. Полагаю, мужчина внутри фургона, мог быть вместе со своей свободой спутницей. Разумеется, ничего необычного в том, чтобы выгнать рабыню наружу не было, если внутри присутствует свободная женщина и компаньонка. Хотя не исключено, что невольница просто вызвала неудовольствие хозяина, и была выставлена трястись под фургоном от страха и холода. Я нисколько не сомневался в том, что обладательница этой маленькой фигуры гораздо красивее и привлекательнее, чем свободная спутница, возможно, находившаяся внутри. Это определялось, прежде всего, её статусом. Свободные женщины ненавидят таких как она, настолько, что никогда не упускают возможности заставить их страдать. Интересно, тот мужчина, что сейчас находился в фургоне, приобрёл женщину, что сейчас валялась под его днищем, просто из интереса и ради своего удовольствия, или же, как способ поощрить свою компаньонку более серьезно относиться отношениям с ним. Возможно, если его план сработает, то он мог бы оказаться достаточно любезным, и отказаться от индивидуума под фургоном, и, признав её работу законченной, избавиться от рабыни на том или ином невольничьем рынке.

Подойдя и присев рядом, я, без особого удивления, рассмотрел, что здесь имелась тяжёлая цепь, проходившая через кольцо, закреплённое в днище фургона. Один конец цепи спускался и исчезал между сгибами брезента, сжатого в руках женщины под её горлом, и вероятно, опоясав шею, запирался там на висячий замок, или крепился к ошейнику. Другой конец спускался вниз позади фигуры и также исчезал под брезентом, но уже в районе ног, вероятно чтобы сковать вместе её перекрещенные щиколотки. Увидев меня, девушка под фургоном сразу встала на колени и, убрав руки с брезента, опустила ладони на покрытую гравием землю и склонила голову, демонстрируя мне почтение.

— Ой! — тихонько пискнула она, когда я сдёрнул с неё брезент, откинув его назад.

Она поднялась на четвереньки и испуганно посмотрела на меня. Оказывается, цепь, спускавшаяся с кольца, была дважды обмотана вокруг её шеи и заперта на висячий замок. А вот второй конец, как я и предполагал, сковывал её скрещенные лодыжки. Ничего удивительного, ведь будучи закреплена таким образом, пленница не только не сможет идти, но и встать на ноги будет для неё большой проблемой. Это весьма распространённый способ обездвиживания женщин-заключенных. Причём, здесь дело не столько в безопасности, но и в символизме того, что это указывает им их законное место. Под брезентом женщина была абсолютно голой, и, как я и подумал, довольно хорошенькой.

Капли косого дождя, залетая под фургон, ложились на тело девушки и, собираясь в тонкие ручейки, сбегали вниз, сверкая при каждой вспышке молнии. Её тёмные волосы, частью разметавшиеся по плечам, частью свисавшие до земли, вымокли и стали ещё темнее. Колени рабыни покоились на брезенте, который только что служил ей и одеялом и постелью, прикрывавшей жёсткий и неровный гравий. Я встал позади неё на колени и, потянувшись, взял её руки в свои. Какие же они были холодные! Немного подержав ладони девушки и отогрев их, я положил их на её бёдра. Затем нежно проведя руками по телу рабыни, стирая плёнку воды, я почувствовал, что она задрожала ещё сильнее. Уверен, теперь это было связано не только с холодом и испугом.

— Ты беспомощна и переполнена потребностями — заметил я, — не бойся, я буду аккуратен, только постарайся не шуметь.

— Мои лодыжки скованы цепью, — всхлипнув, прошептала она.

Аккуратно опрокинув её на спину, я немного сдвинул девушку поближе к центру фургона, куда долетало меньше капель дождя. Звенья цепи лязгнули, перемещаясь сквозь кольцо над нами. Я на мгновение замер, услышав, как над головой скрипнули доски повозки. Кажется, кто-то пошевелился внутри. Скорее всего, владелец этого фургона, перевернулся во сне на другой бок, или прижался к своей компаньонке. Но сразу стало тихо, если не считать шума ветра, дождя, и частых раскатов грома.

Наши лица были так близко, что почти соприкасались.

— Ты — рабыня, — шепнул я ей.

Внезапно, молния ударила где-то совсем рядом, отразившись в широко раскрытых испуганных глазах девушки, а взрыв грома, почти оглушивший нас, заставил её затрястись. В следующее же мгновение я придавил её к земле своим телом, и, удерживая голову, прижался к её губам поцелуем господина. Оторвавшись, в свете следующей молнии, я увидел глаза девушки, смотрящие на меня, дико, испуганно и умоляюще.

— Да, я — рабыня! — прошептала она страстно и беспомощно. — Я — рабыня!

Внезапно она приподнялась и сама, обхватив меня руками, прижалась своими губами к моим, нетерпеливо, пылко и с благодарностью. Вернув её на спину, я, сверху вниз, провёл рукой по её телу. Уже после первых, осторожных ласк, тело рабыни, периодически озаряемое вспышками молний, начало извиваться и дёргаться, на мокром брезенте, расстеленном на гравии под фургоном.

Она была маленькой, голой и очень соблазнительной. Её бедро, как я определил, сначала на ощупь, а затем, и в свете молнии, было помечено обычным клеймом кейджеры, маленьким изысканным «Кефом», иногда называемым «жезл и ветви», что намекало на красоту, находящуюся под властью. На шее невольницы, под двумя витками тяжелой, запертой на замок цепи, прятался обычный, железный, гореанский рабский ошейник, плотно сидевший на её горле.