Джон Норман - Танцовщица Гора (ЛП)

— О-о-ой! — вскрикнула я.

Кроме того, я не могла поверить, как крепко он меня держал. Насколько же мы беспомощны перед мужчинами!

— О-о-охх, — задохнулась я, впервые почувствовав, как нечто властное и значительное было вброшено внутрь меня, казалось, заполняя моё беспомощно удерживаемое тело мужским триумфом. Каким драгоценным внезапно показалась мне это вещество. Мы не могли вырабатывать этого. Мы могли только получать это от мужчин. У меня не было ни малейших сомнений, что не напои они меня рабским вином, в руках такого мужчины я забеременела бы с первого раза. Как смогло бы моё тело сопротивляться такому потоку семени? Впрочем, я знала, что как раз этого мне можно было бы бояться или, наоборот, надеяться на это в последнюю очередь. Теперь моё оплодотворение больше не было моим желанием. Всё могло произойти только в соответствии с желанием рабовладельцев. Этот процесс отныне находился под полным контролем, управлением и регулированием, таким же тщательным, как и для любого другого домашнего животного, являющегося чьей-то собственностью. Мне нечего было бояться беременности, пока данный вопрос не будет решён моим хозяином.

Я отчаянно вцепилась во владельца моего использования. Я не хотела, чтобы он сейчас взял и вышел из меня, только не сейчас. И сразу же меня охватили страх и раздражение. С какой небрежностью, с каким высокомерием, он вбросил в меня своё семя! А я должна терпеть такое просто потому, что ему это понравилось! Как он держал меня! А потом взял и освободился от этого внутрь меня! Какое высокомерие, Какая дерзость! Он же не спросил моего разрешения. Он просто взял меня так, как могла бы быть взята любая рабыня! Разве он не знал, что я была с Земли? Он что решил, что я была всего лишь какой-то гореанкой? Но раздражение быстро вспыхнуло и мгновенно погасло. Я вспомнила, что здесь моё место было, возможно, даже ниже, чем у любой из гореанских женщин, и, в лучшем случае, я была только одной из шлюх в ошейниках.

— Пожалуйста, не оставляйте меня, Господин, — тихонько всхлипнув попросила я. — Останьтесь во мне, пожалуйста. Держите меня.

И мужчина ещё какое-то время держал меня в своих объятиях.

Я вовсе не был недовольна тем, что была женщиной. Это было именно тем, чем я бы хотела быть, если меня окружали такие мужчины.

Я цеплялась за него, как утопающий за соломинку.

— Спасибо, Господин, — благодарно прошептала я, в ответ на его поцелуй.

Если бы не его горячее тело, какой одинокой почувствовала бы себя я в темноте рабского капюшона. По сути, наверное, мне следовало радоваться тому, что мне закрыли глаза. В противном случае, я, скорее всего, влюбилась бы в этого мужчину. А ведь согласно желанию рабовладельцев, я не могла относиться к нему как женщина к мужчине, а только так, как женщина относится к любому другому мужчине или мужчинам.

Снаружи доносился обычный шум таверны. Я знала, что теперь стала пага-рабыней красного шёлка. Я расслышала звон рабских колокольчиков, тех, что иногда повязывают на щиколотки, запястья или ошейники рабынь. Возможно, те, которые я услышала, были повязаны на точёных лодыжках Тупиты или Ситы.

Я ещё сильнее прижалась к нему. Меня переполняла тревога. Этот мужчина заставил меня начать воспринимать такие эмоции, хотя, несомненно, и то, что теперь я уже была готова к ним, которые тревожили меня, эмоции, которые говорили о моей женской беспомощности, той женской беспомощности, что могла последовать за такими ощущениями, и возможно даже стать их следствием. И приближение этой интригующей захватывающей беспомощности я уже смутно ощущала в себе и ужасно её боясь, одновременно отчаянно жаждала её.

Наконец, он оттолкнул меня. Я осталась лежать во тьме и одиночестве рабского капюшона. Пришло ощущение чего-то мокрого и прохладного на левом бедре. Я не замечала этого прежде, но теперь почувствовала и поняла, чем именно это должно было быть. Я не решилась прикоснуться к этому.

Судя по шороху, он оделся. Но не ушёл сразу, как можно было предположить, а вернулся и присел подле меня. Я почувствовала, что как его палец прикоснулся к внутренней поверхности моего левого бедра. Потом послышался шелест бумаги, по-видимому, он вытер палец о заключение, о моей бывшей невинности. Затем мужчина опять провёл пальцем по моему бедру и поднёс его к моим губам.

— Да, Господин, — пробормотала я, покорно облизывая его пальцы, покрытые моими потом, смазкой и девственной кровью.

Таким образом, с разрешения владельца моего использования, я попробовала плоды своего собственного первого взятия. Следы тех же плодов теперь остались и на бумаге с заключением, по-видимому, в месте специально для этого оставленном.

Почувствовав, что он встал, поднялась и я, встав на колени перед владельцем моего первого использования, протянув к нему свою руку.

Он был добр ко мне. Он был терпелив и нежен со мной. Он был аккуратен настолько, что даже в момент разрыва той хрупкой ткани, в момент моего вскрытия я не почувствовала боли. Дотронувшись до него рукой, я провела ладонью вниз по его телу, и, нащупав его ноги, склонилась перед ним и поцеловала их.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила я так и оставшегося неизвестным мужчину.

Снаружи послушался женский крик, заставивший меня задрожать. Какая-то рабыня кричала от удовольствия. Возможно, её использовали, просто бросив на один из столов, возможно, прямо в луже пролитой паги.

— Не оставляйте меня, — попросил я, подняв скрытую под капюшоном голову к нему. — Останьтесь со мной!

Ответа я не дождалась. Конечно, всё как того и требуют обычаи Брундизиума, и некоторых других городов. Рабыня во время своего первого взятия не должна ни видеть, ни слышать того, кто с ней это сделал.

Вдруг я услышала подобный выстрелу хлопок рабской плети, донёсшийся из-за кожаного занавеса, и последовавший за этим крик боли. Женский крик, совсем рядом!

— Мы идем в альков, рабыня! — послышался грубый мужской голос.

— Да, Господин! — выкрикнула девушка.

Это была Сита. Судя по бренчанию рабских колокольчиков, сейчас её, спотыкающуюся, тащили к алькову. Скорее всего, как это принято мужчина держал голову Ситу за волосы у своего бедра, согнув женщину в поясе.

— Да, Господин! — слышался её плаксивый удаляющийся голос. — Да, Господин!

— Пожалуйста, — испуганно попросила я. — Пожалуйста!

Он, молча, возвышался надо мной стоящей на коленях.

— Пожалуйста, Господи-и-ин, — плаксиво простонала я, пытаясь вызвать в нём жалость.

Он был добр со мной. Почему-то на этом основании мне тогда показалось возможным, что он мог бы оказаться таким же уступчивым, как мужчины знакомые мне по прежней жизни на Земле, и что я смогла бы управлять им. Какой же я была дурой! Как можно было забыть о том, что я стояла на коленях перед гореанином?