Сим Никин - Ворон. Дилогия (СИ)

При этих словах девушка непроизвольно провела ладошкой по своим волосам и грустно усмехнулась, вспомнив историю, предшествующую их знакомству.

— Потому нередки случаи, когда муж бер, а жена волк, и наоборот. Если то кем родятся дети в смешанных парах — знают только Создатели, то в парах волков всегда рождаются волки, а в парах беров — беры. Значит и у нас должен родиться ворон. Но, я никогда не слышал о существовании белых воронов. Не слышал я и о том, чтобы в браке объединялись мужчина и женщина вороны. Даже в моем мире очень редко рождаются воины-вороны. А женщина-ворон и вовсе является исключительным случаем. Потому в отличие от пар, где и муж и жена беры, или волки, пары воронов практически не встречаются. И все же я уверен, что наш сын будет вороном. Вот только я не хотел бы, чтобы у него было белое перо…

— Почему? — удивленно подняла брови девушка.

— Оборотень — воин ночи. Белый оборотень долго не проживет. Даже изредка рождающиеся белые волки погибают, не прожив и половины положенного срока. Но они хоть могут себя вольготно чувствовать зимой, когда земля покрывается снежным одеялом. Белый же ворон обратит на себя внимание не только в ночном небе, но и ясным днем.

— Но я не хочу, чтобы наш сын стал воином! — поддавшись материнскому инстинкту, пылко возразила Марина, и тут же, резко отстраненная мужем, поняла, что сделала слишком поспешное заявление.

— Ты не хочешь, чтобы наш сын стал мужчиной? — нахмурившись, Ворон пристально взглянул на спутницу жизни. — Какую же судьбу ты ему желаешь?

— Воробушек, ты меня неправильно понял, — пошла на попятную будущая мать. — Я имела в виду, что в нашем мире для мужчины есть масса не менее достойных занятий, чем война.

— Этот мир не наш, разве ты это еще не поняла? Разве можно назвать своим мир, в котором нельзя в любое время по желанию подняться в небо и отдаться радости свободного полета, не рискуя стать объектом всеобщей охоты? — оборотень вновь ласково привлек к груди девушку. — Нет, любимая, этот мир не наш и, тем более, не для нашего сына.

— Но разве в нашей воле покинуть его?

— Не в нашей. Но в воле Создателей. Когда в тебе только зародился росток жизненной силы нашего сына, и ты получила возможность оборачиваться в белого ворона, ко мне пришло осознание, с какой целью Создатели отправили меня в этот странный мир именно в ту ночь, когда я отправился добывать спутницу жизни. Цель — рождение великого воина, сына двух миров. Он должен объединить мудрость одного и великую отвагу другого мира, и повести свое племя достойным путем, указанным Создателями…

— Только лишь свое? — перебила разошедшегося супруга Марина. Она хотела сказать, что в истории Земли было немало фанатиков, взваливавших на себя миссию богоизбранного поводыря единственно достойной нации к всемирному величию, но, пройдя через многую кровь, достигших совершенно обратных результатов. Однако поняв, что сейчас любые слова бесполезны, лишь поинтересовалась: — Какое именно племя наш сын поведет к процветанию? Ведь ты сам сказал, что он дитя двух миров. Какое же племя ему считать своим, случись возможность выбирать?

— Выбор определен Создателями, — уверенно ответил оборотень, после чего, немного поразмыслив, развел руками: — Но нам знать о нем не дано. Я могу только предполагать, и в своих предположениях вижу соответственно два пути. Первый, на который надеюсь, Создатели дадут нашему сыну овладеть мудростью этого мира, после чего отправят его в тот, из которого явился я.

Юноша надолго замолчал, о чем-то глубоко задумавшись, и Марина вынуждена была напомнить:

— Ты не сказал о втором варианте.

— Если сыну не будет дан дар оборачиваться, значит, цель его жизненного пути привнести свежую кровь в жилы вашего увядающего народа. Тогда мы с тобой скорее всего никогда не увидим мой родной мир, с его бескрайними лесами и такими же бескрайними степями, с полноводными реками и изумрудными озерами, вода в которых настолько чиста, что видно все на десятки метров в глубину.

И вот с того дня миновал год.

Ворон с Мариной обнявшись стояли на крыльце и с улыбкой наблюдали, как не по возрасту рослый годовалый Егорка, задорно крича, носится между сосен, играя с радостно лающим пуделем Бонифацием.

Вольдемара Хазарова не отчислили с первого курса только потому, что на кипрский счет ректора в числе других регулярно поступали переводы и из Оскола. Преподаватели автоматом ставили Вольдемару зачеты и предпочитали, не видеть его на своих лекциях, отнеся к особой группе студентов, которых необходимо было просто терпеть.

Каково же было общее удивление как преподавателей, так и сокурсников Хазарова, когда к началу второго курса практически спившийся провинциальный прощелыга вернулся из родного города абсолютно другим человеком. У него совершенно неожиданно появилась не только страстная тяга к знаниям, но и — что самое невероятное — прорезались почти гениальные умственные способности.

К концу первого семестра Вольдемар стал первым по всем предметам, и преподаватели ставили его в пример другим студентам. А когда благодаря Хазарову институтская команда заняла первое место на универсиаде и принесла в стены родного учебного заведения хрустальную жабу, то парня и вовсе стали называть не иначе, как гордость ВУЗа.

Естественно, с прежними приятелями Вольдемар не общался. Однако и новых не завел. Он вообще вел себя как-то отрешенно и кроме учебы более ничем не интересовался. Среди студентов его сперва даже прозвали Шизиком, но потом прозвище сменили на Джаз. Почему Джаз? — толком никто не знал. Если раньше, на первом курсе, Хазаров слушал лишь эстрадную попсу, то сейчас вообще не увлекался никакой музыкой, в том числе и джазовой. Ходили слухи, будто во сне он порой шепчет нечто вроде: «джаз, джаз», но так как Вольдемар еще в конце октября переехал из студенческой общаги на съемную квартиру, подтвердить сей факт никто не мог. Тем более, что с появившейся страстью к наукам у странного провинциала пропала былая страсть к девушкам. Надо сказать, что девушки прежде особо не баловали его своим вниманием. Теперь же они просто со спортивным азартом пытались любыми способами соблазнить институтскую знаменитость, однако безрезультатно. Попытки институтских геев окончились с тем же результатом.

А с началом нового года Хазаров охладел к учебе. Он по-прежнему блестяще сдавал все зачеты, однако только за этим и появлялся в институте. На лекции же больше не ходил, будто не предполагал услышать на них что-либо полезное, чем приводил сперва в смущение, а потом и в негодование преподавателей. Но сделать те ничего не могли, ибо всякий раз при попытке подловить нерадивого студента на незнании предмета, тот выдавал этих знаний столько, что казалось, может заткнуть за пояс любого профессора.