Сим Никин - Ворон. Дилогия (СИ)

— Какого косяка? — полушепотом спросил обалдевший от перспектив Евсиков.

— Ты чо, Мотыль, в натуре не врубаешься, что нам предстоит нешуточная политическая борьба за власть? Это тебе не стрелки с невскими забивать насчет, кому стричь овец с «Центрального» рынка.

— Дык, «Центрального» нет уже давно, — перебил политического деятеля Мотыль. — Уже и никто не помнит, что такой был.

— В смысле? — поднял брови сбитый с мысли Карапет.

— Да как «Юбилейный» рынок построили, так «Центральный» сразу и ликвидировали. «Центральным» теперь кабак называется. Там та-акие телки на шесте крутятся! Прикинь, кар… этот, Федорыч, какая у них силища в руках, что они по этому шесту, будто в невесомости летают! Это ж ежели какая из них своими ручонками мужика за горло ухватит… М-да… Тебе, Федорыч, надо обязательно сходить посмотреть.

— Я не понял, Мотыль, ты чо мне тут как лошаре какому-то про телок втуляешь? Я чо, стриптизерш не видел, что ли? Я те чо, сюда с Чукотки какой-нить прикатил, в натуре?

— Чо-та я это, в натуре, лоханулся, — смутился Евсиков. — Косяк за мной, без базара, этот…

— Александр Федорович, — подсказал запнувшемуся братку Карапет. — Можно — господин Карасев. Но это лучше при посторонних. А то как-то слишком официально. А мне этот официоз, честно тебе скажу, Мотыль, еще в столице надоел хуже горькой редьки.

После последних слов Карапета Евсикову представилась тарелочка с горкой тонких белоснежных ломтиков редьки, политых ароматным подсолнечным маслом. Рядом миска с квашеной капусткой, кое-где краснеющей полосочками морковки, и усыпанной веснушками семян укропа. И, хоть Мотыль и не был сторонником алкогольных возлияний, но при таком натюрморте никак нельзя было обойтись без запотевшего лафитничка с водочкой.

Николай непроизвольно шумно сглотнул заполнившую рот слюну, получив которую, обманутый желудок громко заурчал.

— Ты чего это? — удивился вновь сбитый с мысли Карапет.

— С утра не жрал ничего, — смущенно заявил Мотыль, и словно в подтверждение, желудок вновь глухо проурчал.

Обозвав кореша рабом желудка, Карасев поведал ему о том, что первоочередным партийным шагом в городе будет овладение офисом фирмы»!Осколец», а по возможности и прилегающим парком.

Услышав об этом, Евсиков открыл было рот, дабы сообщить о том, что одним из владельцев фирмы является та самая бикса, которую он когда-то похитил по заданию Карапета, и из-за которой тот сейчас выставил ему счет в сто кусков. Однако мелькнувшая мысль заставила повременить с этим. Пусть-ка этот столичный гусь сам померяется силенками с Вороном. А он, Мотыль, будет рад, если они оба друг другу рога пообломают. Хотя, к Ворону у него счет круче, потому он по мере сил поможет Карапету. Но предупреждать ни о чем не будет. А то, кто знает, может этот столичный фраер только понтуется, а на самом деле нет за ним никакой партийной силы. Вот и проверим эту силу на бомже, о которого, по слухам, уже кое кто из местных зубки пообломал. А там, как знать, может, и действительно на этот раз Мотылю улыбнется фарт, и он пристроится на тепленькое местечко… Чем там эта политическая братва занимается-то?

Размышляя таким образом, Мотыль вышел от Карапета и, бросив подозрительный взгляд на крутившихся возле «Доджа» двоих представителей современной «ушедшей за «Клинским» молодежи, открыл дверь автомобиля. В этот момент в поясном футляре завибрировал мобильник. Не глядя на номер, он поднес трубку к уху:

— Да.

— Слышь, Колян, я чо-та не въеду, — раздался голос Баламута. — Куда пацан-то делся? Ты чо, его забрал?

Опешивший Колян несколько мгновений смотрел на телефон, борясь с диким желанием грохнуть его об асфальт. Затем, глубоко вздохнув, снова поднес к уху.

— придурок, ты ж его закопал.

— Как закопал? — не понял Вовчик. — Где?

— Как, как, — передразнил Евсиков. — Лопатой. На соседнем участке.

— Ты чо, Колян…

Злорадно ухмыляясь последнему услышанному паническому воплю, Мотыль отключил телефон и, заведя двигатель, отъехал от дома Крота, ставшего временным офисом партии «Недра России».

— Видал, какие тачки мазевые к нему приезжают? — кивнул на отъехавший автомобиль Лешик.

— Да этому «Доджу» сто лет в обед, — презрительно сплюнул Кабан. — И он не к Карасевым приезжал, а к Кротину.

— Дык, и Карась этот столичный у Кротина зависает. Я тебе отвечаю — у него бабла немеряно. Видал, какую пухлую барсетку он с собой таскает?

— Ну и как ты ее ломануть собрался? Он же постоянно на тачке ездит. Не у калитки же его товарить?

— А это тебе, Кабан, не в шахматы играть и не сумочки у теток отнимать. Тут думать надо. Но ты не боись, — ободряюще хлопнул по пухлому плечу товарища Лешик. — Думать — моя прерогатива.

— Чего твоя? — удивился Кабан.

— А что если колеса на тачке пропороть? — уже начал мыслить Лешик, и тут же отрицательно замотал головой: — Не. Не прокатит. Этот фраер все равно пешком не пошкандыбает.

Приятели были из числа той молодой поросли, что обижалась на весь мир, начиная с родителей, которые назло своим детям не стали миллионерами, и тем самым лишили собственных отпрысков беззаботной и обеспеченной юности, и заканчивая погрязшим в коррупции государством, не желающим открывать дорогу к славе и богатству талантливым представителям провинциальной молодежи, вынужденным влачить жалкое существование, перебиваясь родительскими подачками.

Если Кабану предки хотя бы купили справку о врожденном пороке сердца, навсегда отмазавшую его от армии, то Лешику приходилось решать эту проблему самому. Он каждые полгода за месяц до начала призыва ограничивал себя в еде и периодически принимал особый порошок, после которого сутки не слазил с унитаза. В итоге на призывную комиссию являлся наглядным пособием жертвы анорексии.

— А-а, жертва деятельности материнских комитетов, — узнал его этой весной главврач медкомиссии и бросил взгляд на бумаги: — Что тут у нас? Нарушение деятельности желудочно-кишечного тракта… Ха. В мозгах у тебя, парень, нарушение. Уже бы год, как отслужил. А то ведь сдохнешь, не дотянешь до конца призывного возраста.

— Ага, в армии быстрее сдохнешь, — возразил Лешик. — Там по башке табуреткой хряснут, и капец.

— Тьфу, — в сердцах сплюнул главврач и, удержавшись от комментария, что, скорее всего, мамку юного придурка уже хряснул кто-то табуреткой по пузу, когда та была беременна, пробурчал: — Впрочем, один хрен, в армии такие придурки не нужны.

С тех пор прошел месяц. Лешик немного отъелся. Хотя в сравнении со своим упитанным приятелем все равно выглядел довольно плачевно.

Идея грабануть приехавшего из столицы родственника Карасевых возникла у него тогда, когда он случайно увидел, как тот, расстегнув толстую кожаную барсетку, вытянул из нее новенький штукарь и отдал купюру дядьке Юрке Кротину. Представив, сколько таких штукарей могут там скрываться еще, Лешик понял, что их количества вполне хватит на решение армейской проблемы, и еще немало останется. А ведь там могут быть и пятитысячные… А то и вовсе баксы или еврики. Хотя, лучше бы родные «деревянные» — они проще и понятнее.