Евгений Красницкий - Отрок. Бешеный Лис

— Слыхал я эту сказку! — дед скептически скривил лицо, отчего его и без того страшный шрам стал выглядеть и совсем уж жутко. — Брехня, не могло такого быть!

— Ну почему же брехня? Могла баба мужиком переодеться? Могла! Могла на скачках выиграть? Могла! Был бы конь резвый…

— Могла, могла… — согласно закивал дед, — а вот победить в поединке ратника из ближней княжьей дружины, да еще не одного — ни в жизнь!

— Кирюш, бабы разные бывают. А в Новгороде, если не знаешь, суд и бабам поле [3] Поле — судебный поединок, «Божий суд», победитель в котором безоговорочно признавался правым и свободным от любых обвинений. присуждает. В доспехе и с острым оружием!

— Все равно! — дед пристукнул кулаком по столу. — У меня в Ратном тоже одна такая есть. Аленой зовут. Здорова — слов нет! Однажды корову из навозной ямы за задние ноги вытащила! Из лука бьет — хоть сейчас в строй ставь! Кулаками машет — лучше не подходи, насмерть уложить может. Однако же в настоящем поединке даже я, на одной ноге, ее одолею. Воин есть воин, а в ближней дружине великого князя слабаков нет.

— Но мужа-то она выручила!

— Да ублажила Мономаха по-бабьи, и весь сказ! Такую лихую бабу любому мужику… Гм… — дед покосился на Мишку. — Лестно…

— Да, это верно… — Федор мечтательно завел глаза и посветлел лицом, видимо вспомнив что-то приятное. — Лихие бабы, они… — боярин, так же, как только что дед, покосился на Мишку и примолк.

«А сказка-то, если помните, сэр Майкл, до третьего тысячелетия дожила. Про Забаву Путятичну, победившую князя Владимира Красно Солнышко в конных состязаниях, побившую в поединке несколько дружинников за раз и перепившую на пиру самых крутых выпивох. Только вот „Владимир Красно Солнышко“ — собирательный образ Владимира Мономаха и его прадеда — Владимира Святославича Святого, крестившего Русь. Эх, такую легенду лорд Корней опошлил!»

— Не сходится у тебя, Федька! — прервал Мишкины размышления дед. — То ты говоришь, что новгородцы за Мстислава горой стоять будут, то — что против сына его взбунтовались и наказание претерпели. Не сходится.

— Невнимательно слушаешь, Кирюха, я сказал: если не мечами новгородскими, то их угрозой. Ярослав Мудрый тоже с новгородцами разругался, но, когда понадобилось, сумел помириться. Мстислав не дурнее прадеда своего, даст Новгороду какие-нибудь льготы, еще чем-то ублажит… Он в Новгороде почти всю жизнь прожил, знает, чем новгородцев удоволить. Поэтому угроза есть, и никто из князей рисковать не решится — судьбу Святополка Окаянного повторять никому не охота.

— Тогда опять не сходится! — гнул свое дед. — По твоим словам, все мирно должно пройти, а ты сам про кровь говорил!

— И опять ты меня невнимательно слушал! Стареешь, Кирюша, стареешь…

— Сам больно молодой, — дед обиженно насупился, но было видно, что не всерьез. — Давай уж объясняй, «Федька Премудрый».

— Я согласился с тобой, что кровь будет, но сказал: не сразу. Первая кровь будет привычной. Половцы после смерти Мономаха обязательно воспрянут и нового великого князя на прочность попробуют. Но Мстислав с братьями их быстро в разум приведут, не впервой. Вторая кровь… — боярин Федор немного помолчал, барабаня пальцами по столу и что-то прикидывая про себя. — Вторая кровь будет чуть позже — в Полоцком княжестве. Если уж Мономашичи решатся всю Русь под себя нагибать, то начнут с Полоцка. Эту язву, и правда, надо с корнем выжигать, мира у Киева с Полоцком уже никогда не будет. К тому же у Мономашичей своих сыновей взрослых полно, а тут целое княжество освободится, будет куда детишек пристроить. В общем, Кирюха, все полоцкие князья (сколько их там, пятеро, что ли?) повторят судьбу Всеслава Полоцкого и Глеба Минского — либо в поле полягут, либо в киевских порубах сгниют.

— Гм… Сурово мыслишь, Федор…

— Кирюш, ты что, и впрямь стариком стал? Не понимаешь?

— Да все я понимаю, Федька! — дед досадливо поморщился. — Война рядом с племяшом моим пройдет — Славкиным сыном. Не дай бог, полоцкие князья его на свою сторону перетянут, Мономашичей-то ему любить не за что.

— Ну и как спасать будем Вячка?

— Придумаем… Время еще есть, — дед вопросительно глянул на друга. — Есть ведь, Федя?

— Ну… — Федор поколебался. — Пока с половцами разберутся, пока другие неурядицы утрясут… Года два, Кирюша. Думаю, что года два у нас есть.

— Вот и ладно. Мы с тобой не старые еще, два года, бог даст, проживем. А там вон и Михайла в силу входить начнет… Да в конце-то концов! — вдруг обозлился дед. — Свой-то ум у Вячеслава должен быть, моим же сыновьям почти ровесник! Жизнь повидал, при угорском и ляшском королях покрутился… Не дите!

«Злится лорд Корней! Верный признак: не знает, что делать. А что тут сделаешь? Мономашичи старшего сына Ярослава Святополчича не могут во врагах не числить. Найдут повод и кокнут. А дед себя считает обязанным его защитить, да и Федор Алексеич, похоже, так же мыслит. М-да, дело долга и чести. Втравимся так, что костей не соберем, Мономашичи цацкаться не станут, прихлопнут, как мух. Взять бы и найти Вячеславу Ярославичу новое княжество, а дед при нем воеводой, а Федор — главой боярской думы… Бред собачий!»

— Давай дальше, Федя, чую, что про главную кровь ты еще и не начинал. Так?

— Так, Кирюша… А может, по чарочке сначала?

— Наливай. Михайла, тебе спать не пора ли?

— Деда! Мне же через два года шестнадцать будет! Вы как раз про те времена говорите, когда мне службу начинать. Дозволь остаться! Федор Алексеич! — Мишка умоляюще глянул на хозяина дома. — Ну где я еще такое услышу? Дозволь еще с вами посидеть, я же не мешаю!

— Ну что, Федя, пусть остается? Ладно, сиди слушай, мотай на у… На что ты там мотаешь?

— На… — Мишка с трудом сдержал лезущее наружу слово. — На палец мотаю, деда.

— Это ты зря! — боярин Федор хихикнул и подмигнул деду. — Руки у воина должны быть свободны, на другое место мотать надо!

— Там уже не помещается! — Мишка все же не удержался. — Не дорос еще до ваших статей!

— Га-га-га! — Корней с Федором дружно загоготали, потом с удовольствием опрокинули чарки и принялись закусывать.

«Ну что за мужики! Только что о смертельных, без преувеличения, делах говорили, а теперь ржут, как жеребцы. Привыкли всю жизнь по краю ходить, а в перерывах оттягиваться… Федор, конечно, прибедняется, что не воин. Попробуй столько лет сидеть в глухомани, дань с язычников собирать и живым остаться. Но берет явно не силой — на погосте всего-то десятка три ратников, и из них половина — княжьи, а половина — боярская дружина самого Федора. Умен, слов нет, умен. То-то у него деревеньки и тут есть, и на восточном берегу Случи. А семьи нет, ни жены, ни детей. Что-то не так, надо бы деда потом выспросить или мать».