Евгений Красницкий - Отрок. Бешеный Лис

— Минька, а Минька, а чего вы там ругались-то так долго? Я как ни подойду, дед как зверь рычит, да еще тебя утопить в пиве грозился.

«Блин, ну почему в таком роду старшая дочь такая дура? Мы там больше двух часов сидели, и что же, все время ругались? Ну погоди!»

— Ты только не пугайся, Аня, — начал он заговорщицким тоном. — Все, может, и обойдется еще.

— Ой, а что такое?

— Да, понимаешь, такое дело… — Мишка сделал вид, что не решается сказать страшную правду. — В общем… Бурей к тебе сватается!

— А? — Анька-младшая прижала ладони к щекам. — Ой, мамочка…

— Ну мы с дядькой Лавром, конечно, отговаривали, мол, урод и старый уже. А дед — ни в какую! — продолжал накручивать ужас Мишка. — Серафим Ипатьич, говорит, потомок первого сотника Харальда, нам с таким породниться — честь великая! Короче, хочет отдать тебя за Бурея.

— А… А чего он про смерть лютую кричал?

— Ты что, Бурея не знаешь? — Мишка горестно понурился. — Если откажем… Сама понимать должна.

— Ой, мама, мамочка!!!

Из глаз Аньки брызнули слезы, она подхватилась и кинулась бежать куда-то между многочисленных построек.

«Вот так-то, лахудра, будешь еще над воинскими обычаями хихикать».

Мишка сплюнул и пошкандыбал на костылях в сторону семейной избы.

Первые числа апреля 1125 года. Село Ратное

Дед действительно перебрал с пивом и после обеда прилег вздремнуть, а Мишка решил навестить отца Михаила. Роська с санями уже привычно исполнил роль водителя начальственного лимузина, с шиком подкатив к крыльцу церковного дома. Помог Мишке выбраться из саней и, как и положено начальническому водиле, остался ждать на улице.

— Господи Иисусе Христе…

Уже привычно подняв руку для крестного знамения, Мишка так и застыл в изумлении: запущенное холостяцкое жилище отца Михаила, по определению отличающееся от медвежьей берлоги только наличием мебели и отопительных приборов, преобразилось самым чудесным образом.

Полы и стены чисто вымыты, выскоблены чуть ли не добела. На полу расстелены половики. Печка побелена, и от нее веет вкусной смесью запахов ухи, пшенной каши и топленого молока. Чистейшая до стерильности посуда аккуратно расставлена на одной полке, а на другой, строго по ранжиру, выстроились книги. Даже шахматы на клетчатой доске расставлены хоть и неправильно, но аккуратно.

Какая-то незнакомая девка заканчивает застилать постель, а сам отец Михаил, умытый и причесанный, благообразный, словно иконный лик, лежит на лавке в свежайшей белой рубахе, укрытый теплым одеялом из волчьих шкур.

Были и еще какие-то приятные изменения, придавшие дому уют, но Мишка сразу их даже и не заметил. Просто-напросто дом стал другим.

Из ступора его вывел громогласный голос тетки Алены:

— Ну, чего встал? Ноги вытер? Проходи. Отче святой тебя заждался, уже два раза спрашивал. Хотя погоди-ка! Сейчас.

Тетка Алена подхватила на руки мгновенно запунцовевшего от смущения монаха и легко, словно ребенка, перенесла с лавки на постель.

— Давайте беседуйте, а потом кашки поедим с молочком, — Алена глазами строгой воспитательницы детского сада взглянула на монаха и предупредила: — И не вздумай опять отнекиваться! Насильно запихну!

Отец Михаил обреченно закрыл глаза — видимо, опыт общения с Аленой быстро и эффективно приучил его к покорности. Мишка, стуча костылями, подошел к постели, присел на стоящий рядом чурбан, исполняющий роль табурета. От отца Михаила тоже пахло хорошо: баней и лекарственными травами.

— Здравствуй, отче, поклон тебе привез от друга твоего отца Феофана.

— Спаси тя Христос, Миша. Как он, благополучен ли?

— Вполне благополучен, у епископа Симеона в ближних людях состоит. Крамолу и ересь изыскивает и искореняет.

— Ну да, изыскивать и искоренять как раз по его натуре. А сам-то как, вижу — ранен?

— Ничего страшного, отче, заживает уже.

— Ну и слава богу. А я вот то ли в рай попал, то ли…

Взгляд монаха зацепился за богатырскую фигуру Алены.

— …то ли еще куда. Сплошные соблазны вокруг. Лежу вот, телесно ублажаюсь…

— И правильно! — поддакнул Мишка. — Ты, отче, нам здоровым нужен.

— Сила не в плоти, но в духе!

— И в плоти тоже, — не согласился Мишка. — Помнишь, как латиняне говорят: «Militat spiritu, militat gladio»? «Воюешь духом — воюй мечом». Твой меч, конечно, слово Божье, но и для него телесная сила нужна. У нас три сотни душ, закосневших в язычестве, появилось, как ты с этим управишься, если болеть будешь?

— Правильно, — встряла Алена. — А то уху есть не хотел! Жирная, видишь ли!

Отец Михаил осторожно покосился на Алену и тут же отвел взгляд.

— Вижу, отрок, многое тебе поведать надо. Сестры! Оставьте нас на малое время, мне исповедь принять надо.

— Пошли, Улька, — скомандовала Алена, — мы еще в церкви не закончили.

В сопровождении девчонки Алена двинулась было к выходу, но обернулась и произнесла тоном смертного приговора:

— А вернемся — будем кашку есть… — помолчала и зловеще добавила, — с молочком!

Отец Михаил выждал, пока за женщинами закроется дверь, и доверительно, полушепотом, произнес:

— Не женщина — лев рыкающий, прости меня, Господи! А вторая! Язычница, а в храме полы моет!

— Ну, у Алены и медведь на дудке играть будет! — Мишка с трудом сдержал улыбку.

— Только один раз в жизни такое, как сегодня, переживал, — продолжил трагическим шепотом монах. — Это когда на море буря случилась и наша ладья чуть не потонула. Только милостью Божьей и спаслись тогда из бездны вод. А ныне… Миша, ты не поверишь, в бане, без одеяний, в четыре веника меня… Думал, помру… Не женщины — две стихии необузданные.

«Да-а-а, можно только посочувствовать. Интересно, он отчего скорее помереть мог: от физического воздействия или от визуального? Алена кого хочешь впечатлит до беспамятства, а уж монаха-то… Впечатление же, надо понимать, было будь здоров. Чего-чего, а слезы в голосе я у отца Михаила не слышал никогда. Впрочем, а сами-то вы, сэр?»

Когда, впервые после ОСОЗНАНИЯ, Мишку повели в баню — по малолетству вместе с женщинами, он слегка оробел. Когда-то в детстве, в середине пятидесятых годов ХХ века, его тоже водили в женское отделение бани — старого здания из темно-красного кирпича, стоявшего недалеко от Сытного рынка. Визуального ряда детская память не сохранила, но до самого конца ТОЙ жизни помнился звуковой фон: умножаемый эхом, гулявшим под сводами обширного зала, женский гвалт, время от времени перекрываемый грохотом жестяных шаек, плеском воды и детским писком.

Тогда он был малым ребенком. Сейчас вроде бы тоже, но смотрел-то из детского тела зрелый мужчина! Как отреагирует организм на множество обнаженных женских тел в непосредственной близости? Не дай бог… Вот номер-то будет!