Ирина Богатырева - Кадын

Думала я тогда, что все теперь потеряла. Думала, отвернутся от меня и брат, и девы, и Талай. И совестно было, но как исправить, не знала. И от этой досады, от боли только тверже положила себе вернуться к жизни, какой учила нас Камка.

Придя домой, первым делом убрала занавесь от постели. Легла, но сон не шел: все стояли перед глазами Талай и Согдайка, взгляд их, друг к другу прикованный, объятие. Я вздрагивала, будто падала в пропасть, открывала глаза, вскакивала и глядела на ложе отца: вдруг он уже поднялся, и я опоздала выйти до света. Но он спал сном ровным и честным, и я снова ложилась, и опять начинала мучиться, и злилась, и не понимала, как только решилась на такое скромница Согдай. Недаром говорят, думала я со злостью, что чужачки гулящие. А Талай-то, Талай? Зачем тогда предлагает помочь мне выбрать коня, зачем вслед за мною ехал? И снова я вспоминала его, а потом Согдай – и вскакивала.

Так проходила ночь. Слышала я, как мамушка бродит по дому, словно дух, поправляет угли в очаге, как Очи пришла и легла подле меня. После и Санталай пришел, упал на постель. И дальше тянулась ночь в моем бдении, в ожидании утра, в мучении и ненасытных мыслях. Пыталась я себя успокаивать, что нет мне дела до них, что своя доля у каждого, и Талай мне не друг, и Согдай свой выбор еще не сделала. Но опять и опять видела его глаза, ее улыбку – и металась, как в горячке.

Лишь ненадолго погрузилась в сон, и привиделся мне царь , он сидел в засаде в каменистом распадке, и не могла я понять, живой это барс или мой ээ. Вздрогнула, открыла глаза, приподнялась – нет отца. Проспала! – подумала я в ужасе, вскочила, натянула шубу, нож повесила к бедру, кое-как сапоги подвязала – и вон из дома.

Холод и мрак стояли над нашей горой. Черная еще была высь, и даже снег не светился. И холод жестче, как всегда бывает в преддверии света, обнял меня, залез под шубу, схватил за голову. Я надела шапку, затянула потуже рукава и пояс и бегом побежала к опушке.

Занималась я с радостью, хоть тяжело было отвыкшему телу. Но это лишь сильнее меня распаляло. И приседала, и бегала, а потом стала вокруг дерева с ножом прыгать, то нападая на него, то отскакивая, как от врага. Уже посветлело небо, лениво стал восходить золотой Солнцерог. Я запыхалась, остановилась, засунула шапку за пояс и только собиралась снова продолжить борьбу, как сзади меня окликнули:

– Что ты, сестра, с лесом воюешь? Или противников не хватает тебе?

Я обернулась: подъезжали Очи и Ильдаза, сзади них на конях сидели Согдай и Ак-Дирьи.

– Те, не разбудила меня, гордая! – продолжала Очи. – А я вчера понять не могла, о какой шубе толкует Санталай. Хорошо Ильдазка приехала. Будем вместе воевать или прогонишь? – спросила Очи, но я уже вприпрыжку бежала к ним: догадалась, что это она собрала дев, и такая благодарность, такая радость заиграла во мне, так в тот момент я их всех любила!

Стали мы бороться, и наша старая привычка – понимать каждое движение друг друга – проснулась в нас. Без слов чуяли мы, что соскучились по этой жизни и друг по дружке. И я так была счастлива, что не понимала, отчего злилась вчера. «Верно, правда дымом заполнило», – думала, и даже на Согдай могла смотреть без боли.

Утомившись, упали мы на снег передохнуть. Высь стала совсем светлая, голубая и ясная. День выдался теплый. Деревья тянулись к солнцу. Птицы прыгали в ветвях, их гомон звучал не по-зимнему.

– Пахнет весной, – сказала я, вглядываясь в лес.

– И снег мягкий, – кивнула Очи, сжала в кулаке снег. Легко, как мокрая шерсть, смялся он, и вода проступила меж пальцев.

– До весны еще далеко, – проворчала Ак-Дирьи. – Это теплые ветры с южных морей из-за гор вышли.

– Те! Что ты знаешь о море! – засмеялась я. – Говоришь как старая бабка.

– Все равно нет еще вашей весны, – надулась Ак-Дирьи.

– Ты хочешь, чтобы каждое утро мы здесь встречались? – спросила тут у меня Ильдаза.

– Да, как у Камки.

– Я сегодня совсем не ложилась, мне коня еще покормить да до стойбища вашего ехать, – сказала она. – И мать станет ругать, если полдня проводить здесь буду: работу в доме никто не сделает за меня.

– Приезжай и живи у нас, – пожала я плечом. – Дом у отца в одиннадцать углов, а живем сейчас вчетвером, кроме старой мамушки. Приходи, он разрешит, я знаю.

– Жить у царя! – поразилась Ильдаза. – Как это можно?

– Разве ж мы не люди?

– У тебя младший брат неженатый, мать не пустит, – заупрямилась она.

– А женатый был бы, пустила? – усмехнулась Очи. Девы рассмеялись.

– Пф, твои шутки лесные, – фыркнула Ильдаза.

Тут в разговор вступила Согдай:

– Ты можешь жить в моем доме. Нас три сестры да мать. В женский дом тебя пустят?

– У тебя мать – дикарка. Не пустят меня к тебе.

– Кто не хочет скакать, говорит: конь захромал! – воскликнула я, раздражаясь. – Не хочешь так – приезжай каждый день, вот и весь разговор.

– Хорошо, я спрошусь у матери, – сказала Ильдаза и отвернулась. Я поняла, что она не спросится.

Девы замолчали. Холодным ветром подуло меж нами, но мне не хотелось того.

– Я вчера к Луноликой матери девам ездила, – сказала я.

Они оживились.

– Правда, что у них за забором стоят колья с головами убитых врагов? – спросила Ак-Дирьи. – И что они отрезают себе левую грудь, чтобы удобнее было стрелять из лука?

– И тела не моют, а мажутся с ног до головы глиной, чтоб казаться страшней? – спросила Ильдаза.

– Откуда вы это взяли? – удивилась я.

– Меня девы в стане засмеяли, как узнали, кем сделали меня духи, – ответила она. – Говорили, буду теперь как поганка ходить, вонючая.

– Глупости! Нет там голов, и груди у дев обе на месте. Все они такие же, как и мы.

– Молодые? – спросила Ак-Дирьи. – Мне говорили, там одни старухи.

– Кто говорил?

– Отец. Он как-то ездил к ним, когда у овец недород был. Рассказывал, все они там старые как гнилушки, а у некоторых даже растут усы, как у мужчин.

– Глупости! Я видела молодых дев. – Я решила не рассказывать, как пошутили надо мной в чертоге. Да и не знала, как удалось Таргатай превратиться в старуху.

– Я помню, две или три зимы назад старшую дочь у наших соседей духи забрали на служение Матери, – сказала Согдай. – Не могут так быстро стариться девы.

– Конечно, не могут! – обрадовалась я, потому что видела: не верит мне Ак-Дирьи.

– Ждут нас в чертоге? – спросила Очи.

– Ждут, – ответила я. – Если будем достойны. Сказали мне девы, что не окончено еще наше посвящение и не смеем мы пока себя их именем называть.

– Так вот чего ты вчера встрепенулась! – засмеялась Очи. – А мы понять не могли. Санталай потом даже место, где ты сидела, обыскал: вдруг, говорит, тут змея была и тебя ужалила.

Девы рассмеялись, а я ощутила, что краснею. Вспоминать о вчерашнем не хотелось.