Ирина Богатырева - Кадын

– Скажи, – обратился отец к купцу, – а правда ли, что эта дева – дочь великого владыки твоих земель?

Го перевел. Купец возмутился.

– Он говорит, что ее красота, белизна и непорочность – верные тому доказательства, – сказал Го. – Но если этого мало, пусть поверят слову моего господина: он сам брат жены владыки, а значит, дядя невесты и качал ее на руках маленькой.

– Калым за дочь владыки тоже положен царский, – сказал отец. – Я приготовил такой. Позовите, – сказал он Санталаю, и тот побежал в темноту, а вернулся, освещая дорогу факелом, и за ним вели тонконогого гнедого коня. Конь ломал шею, высоко ступал тонкими ногами. Гости повскакали, а лицо купца стало бледно, как у невесты. Он с трудом сказал что-то, и Го перевел:

– Это царский дар, господин. Большего и желать невозможно.

– Те! – усмехнулся отец. – Еще две телеги! Зонтала не останется в долгу. Или не так?

– Не останется, – сказал тот. – Телеги собраны. Завтра же передам их купцам, царь.

Купец закивал. Но отец сказал:

– Те, Зонтала. А вдруг я продешевил? Хочу убедиться, что дал дороже, чем ты. Вдруг мне придется добавить еще одного скакуна. Переведи, Го.

Го перевел. Купец, глядевший до этого на гнедого, точно голодный на хлеб, забегал глазами то на отца, то на Зонталу. До того меня продолжало трясти, но тут вдруг стало весело: я поняла замысел отца, увидела, как жадность борется в желтом купце со страхом, и чуть не расхохоталась. Отец улыбался, будто ни о чем не подозревает.

– У нас в калыме разная утварь, царь, – сказал Зонтала. – Будь уверен, ты не продешевил. Не отвлекай гостей. Это семейное дело.

– Гости будут довольны увидеть твой дар, – ответил отец. – Не меньше, чем рады были моему. Шеш, слышишь, Зонтала: колеса скрипят. Чую, это твой калым едет.

И правда: к ограде подъехали две телеги, крытые белым войлоком с красными знаками калыма. Такие не стали бы проверять при отъезде караванов. Замысел Зонталы был прост.

– Это они? – спросил отец. Зонтала молчал. Мои братья поднялись с мест и пошли к телегам. Я тоже встала, хотя не понимала еще, что будет дальше. Люди быстро разобрали ограду, принесли факелы.

– Это ли твой калым, Зонтала? Это ли ты хотел отправлять с караваном?

Зонтала молчал. Отец поднялся и сам пошел к телегам. Зонтала вскочил и крикнул:

– Ты опозорить меня хочешь, царь? Семейное дело! Я теперь одна семья с великим владыкой желтых!

– Пусть тогда сын твой показывает, если боишься позора, Зонтала.

Я была рядом и видела, какими глазами Савк смотрел на своего отца. Тот был мрачен, как гора. После кивнул, и Савк распутал связанную с невестой руку, нехотя поднялся и пошел к телегам. Все смотрели на него. Люди почуяли, что вот-вот что-то случится. Савк откинул белый войлок. Под ним лежали шкурки белок в связках, шкурки куниц, горностаев, рога и что-то еще.

– Второй, – приказал отец, и голос его был мрачен.

Савк пошел и открыл вторую телегу. Там были яркие войлоки, выделанные кожи и роговые сосуды – их желтолицые тоже ценили, таких больше нигде не умели делать. Повисла тишина. Зонтала крикнул:

– Доволен ли ты, царь?

– Доволен. Калым хорош, да телеги плохи: от одних войлоков что же колеса так проседают? Не доедут они, Зонтала, придется купцам перегружать. Не боишься, что растеряют?

– То не моя забота, царь, – ответил Зонтала. – Закрывай, – приказал он сыну, и тот потянул уже войлок, как вдруг Санталай взял из телеги сосуд.

– Те, как тяжел! – услышала я его голос. – Не иначе, взбитое масло!

– Там самоцветы! – успел крикнуть Зонтала не своим голосом, а брат уже грохнул сосуд оземь. Обычно не просто разбить прочный роговой сосуд. Но в нем были железные волчьи зубы, так много, что не выдержал он веса. Точно вода прыснули наконечники стрел под ноги братьям. Ахнули гости, вытягивая шеи, а царь уже натянул лук, и стрела в упор пронзила широкую грудь Савка.

– Предатель, – плюнул отец сквозь зубы.

С нелепым лицом, раскрыв рот, замер сын Зонталы и упал навзничь. Невеста завизжала, будто алчный дух проснулся в горах, вскочила с места и тут же обмякла, лишившись чувств.

Тут взметнулись крики, и люди Зонталы бросились врассыпную. Затрещала под ногами посуда, заметались факелы. Мои братья стреляли по слугам Зонталы, никого не щадя. Сам же Зонтала, видя такое, хотел бежать, но понял, что не уйти, и повалился на землю. Все были так напуганы, что никто из Зонталовых людей стрелять не осмелился, а единственного отчаянного лучника я опередила – заметила, как в стороне взметнулся лук, и пустила свою стрелу раньше. То оказался конник Савка – за господина хотел отомстить.

Так закончилась эта свадьба, и торги того года закончились тоже. Всех слуг Зонталы и двоих взрослых его сыновей отец велел казнить, да тех кузнецов, кто помогал собирать калым. Только самого Зонталу да его младшего сына, который еще не прошел посвящения, помиловал. «Я казню предателей, но не желаю уничтожать род», – так сказал царь. Был бы взрослым маленький Алатай тогда, не жить бы ему тоже.

А с желтыми купцами после долго договаривался отец. Меня не было там, никого, кроме Санталая, не взял он с собой. Брат рассказывал мне, как вытягивал царь из желтых ответ, кому везли волчьи зубы. Темнили они, но отец и сам догадался, что наконечники стрел везли степнякам. Большие дары оставили желтые, чтобы задобрить отца. «Не ждал я от них такого, но впредь знать их будем, – сказал он нам потом. – Душа у них точно зеркало: пока на одну сторону смотришь, не узнаешь, что творится с обратной».

Дочь желтого владыки, как вдова, стала второй женой Зонталы. Калым за нее – дорогого коня – желтые увезли. Раз не вспоминали больше о ней купцы, приезжая из года в год, остался их владыка калымом доволен. Я тоже больше о ней не слышала. Говорили, что жила она долго, но пусто и детей не родила.

Память о той свадьбе еще долго ходила среди людей, кочуя из долины в долину, обрастая сплетнями и слухами. Но я не слышала, что говорят про отца: еще на ярмарке мой средний брат, Велехор, позвал меня в помощники – он перегонял оленей на зимние пастбища. Работников у него было немного, я могла пригодиться. Я с радостью согласилась: мне не хотелось возвращаться в дом отца, где я чуяла его недоумение, отчего не живу в чертоге, раз посвятилась Луноликой. Мы отправились сразу, еще не успели уйти караваны.

Три года уже стояла засуха, а то лето выдалось особенно жарким. Сложно было найти хорошее зимнее пастбище, трава выгорела во многих долинах. Отец даже разослал гонцов дальше за пределы обжитых нашим людом земель, чтобы найти новые места для выпасов. Мы с братом поднимались со стадом все выше и выше, на продутые высокогорные степи. Уже спускалась осень, мыла горы дождями, морозила травы, чувствовалось дыхание зимы. Мы мокли, мерзли, а мне все казалось хорошо, и вольно дышалось. Впервые ощутила я себя, словно в кочевье, о котором мечтала с детства. Дни без отдыха проводила в седле. За горами открывались горы. Взгляд тонул в далях, и они манили и звали. Велехор нарадоваться на меня не мог: «Хороший ты работник, сестра», – говорил. Его жена не сходила с телеги, только варила пищу у костра, а я делала мужскую работу и помощи не ждала.