Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Царевна

— Лучше ты, царевич, скажи, что делать надобно?

И Алексей заговорил…

Они не ошиблись, это был именно боярин Матвеев. И сейчас, сидя дома, у камина, одного из немногих на Руси, он смотрел на языки огня невидящим взглядом.

Когда все рухнуло?

Когда?!

Ведь так хорошо начиналось…

Он становился все ближе и ближе к царю, он вертел им, как кольцом на собственном пальце, он делал что и как хотел — и царь соглашался. Он был неглуп, этот полноватый мужчина с рыжеватой бородой, но мягок и добр, а для царя это недостатки непростительные. Царь был глиной в цепких матвеевских пальцах и не хотел оттуда вырываться. К чему?

Все ведь так хорошо…

И когда умерла Мария Милославская, Матвеев увидел еще один шанс. Подсунуть царю какую-нибудь девушку — и править уже через нее. И тут опять повезло.

Царю приглянулась Наталья Нарышкина.

Казалось бы — что еще надо? Бери и иди, честным пирком да за свадебку — ан нет! Наталья, эта идиотка, умудрилась влюбиться в царевича, а тот не оценил девичьих чувств. Матвеева устроило бы, ежели Наталья стала б женой Алексея. Куда еще лучше? Получится два лебедя одной стрелой. Царь на Алексея прогневается, и мальчишка не сможет мешать Матвееву.

А Наталья будет крутить молодым мужем, как ее душеньке угодно. И будущий царь тоже окажется у Артамона Сергеевича в кулаке.

Не вышло.

Как-то так мальчишка повернул, что Наталья во всем виновата оказалась. На улицу ее не погнали, но замуж выдали спешно. А потом и…

Матвеев случайно, от одного из своих людей, прознал, что Наталью хотят порешить. Но ни предупреждать, ни оберегать ее не стал. Отыгранная карта, ни к чему.

А вот отомстить…

Не за Наталью. Не стоила того ни одна баба. За то, что рухнули в прах сложнейшие конструкции, системы выстроенных отношений, годами выношенные планы. Вот за это…

Софье повезло, что Матвеев не принимал ее всерьез, не то и ее бы заказали. Дело нехитрое, татей на Москве много…

Уединение боярина оборвал робкий стук в дверь и вошедший слуга. Артамон Сергеевич сверкнул на него злыми глазами, но сказать ничего не успел. И кинуть в вошедшего наглеца чем-нибудь тяжелым — тоже.

— Боярин, говорят, царевич Алексей умирает. Стреляли в него, лекари бают, до утра не доживет…

В слугу так ничего и не полетело. Артамон Сергеевич выпрямился и, сверкнув глазами, потребовал подробности.

Вот их было мало.

Ехал царевич домой, от боярыни Морозовой, тут стрела и прилетела. Царевич захрипел, согнулся, стрела ему полушубок пробила где сердце, кровью все залито… казаки кинулись, да где там!

Татя пока еще не поймали.

Царевича в Кремль повезли, а уж выживет ли — одному богу ведомо. Все за него молятся, по церквям молебны служат…

Стоит ли говорить, что через десять минут Матвеев уже ехал в Кремль?

Но к царю его не пустили. Царь был у сына, молился. Но царский доктор, Блюментрост, в ответ на вопрос Матвеева покачал головой.

— Стрела пробила становую жилу, и сердце очень слабое. Я боюсь, что царевич… молитесь. Иного спасения нет.

И удрал.

Бояре молились, а Артамон Сергеевич с трудом удерживал хищную улыбку, которая так и рвалась на лицо.

Поделом тебе, сопляк наглый!

В карете он уже улыбки не сдерживал. А возле подворья своего увидел…

Мужчина с желтыми глазами стоял у ворот и смотрел. Нагло, хищно… боярин в ответ глаза прикрыл. Мол, придет сегодня, никуда не денется.

И он действительно собирался прийти. И расплатиться. А на выходе из трактира схватят желтоглазого верные ему люди — и только нож взблеснет. Ни к чему такие свидетели…

Матвей скользнул тенью по улице. Все были уже на месте, ждали только его.

Нет, сейчас его не убьют. На него надо еще указать.

Игра такая.

Его попробуют убить, он попробует уйти.

Только вот сегодня на его руках хватает козырей.

Боярин уже ждал в трактире. Там сегодня было непривычно тихо. Так, сидела за одним столиком компания вполне привычных людишек — то ли ворье что отмечает, то ли разбойники. Спал в углу, завернувшись в доху, какой-то пьяный, еще один храпел, уткнувшись мордой в стол. Ну и Матвеев… Мужчина подсел к нему, ухмыльнулся.

— Доволен ли, боярин?

— Доволен.

— Что лекари говорят?

— Что только молитва поможет.

— Яд они уже распознали?

— Ты еще и ядом?..

— Боярин, царского сына так легко не убьешь! Мне царапины хватило бы, я ядом болт смазал. Сгорит теперь в два-три дня, если еще не…

— Вот твои деньги.

Матвеев положил на стол несколько тяжеленьких мешочков, которые приятно звякнули.

А в следующий миг…

Таверна осветилась ярко-ярко, словно днем.

— Как приятно, что тебя так высоко ценят, — голос был молодым, с издевкой.

В дверях стоял Алексей Алексеевич, ухмылялся насмешливо. А за его спиной теснились казаки.

Да и пьяные…

Один скинул доху — и оказался Гришкой Ромодановским. И смотрел он так… Матвеев видел, что не пощадит.

Второй поднял голову со стола — и с ужасом понял боярин, что это Стрешнев! Который тоже не любил Матвеева уже давно.

Да и пьяные вдруг оборотились вполне трезвыми солдатами, скинули лохмотья с плеч, сверкнули мундиры — и по тому, как вскочили они, как вытянулись, понял Артамон Матвеев, что уйти ему не дадут.

Неужели все?!

Совсем все?!

Прорываться?

Да, тогда еще шансы есть…

Кошели полетели со стола под ноги солдатам, сам Матвеев схватился за клинок, но ничего сделать уже не успел. Матвей кинулся ему в ноги, спеленал, навалился…

И оказалось слишком много всего для боярина.

Взвыл Матвеев, на полу дугой выгнулся, пена изо рта пошла… Люди в сторону отскочили, Алексей Алексеевич смотрел на припадок спокойно и холодно. Потом, когда перестало боярина в дугу скручивать, кивнул.

— Взять — и в судный приказ его. Пока в Московский, а там и до Володимирского дело дойдет. Да стеречь, чтоб не сбежал или чего над собой не учинил!

А сам вместе с боярами отправился к отцу.

Алексей Михайлович был не просто грустен — тосклив и печален. Но бояр выслушал честь по чести.

Да, были там. Да, слышали все, как платил Матвеев татю за убийство твоего, государь, наследника. Нет, то не помрачение ума, в своем уме он был.

Нет, ошибки быть никакой не может.

Уж прости нас, государь, что вести черные принесли…

Алексей Михайлович простил. И Алексея слушал спокойно — внешне, а в душе буря клокотала. Боль там билась. Волнами накатывала, отступалась, рвалась, закручивалась злыми черными жгутами — в клочья душу полосовала.

За что?!

Ведь все дал другу! Ан нет!

Что Никон, что Морозов, что Матвеев… одного куста волчья ягода, твари гнусные… все им хотелось править поперед царя, все в свою сторону тянули… да за что ж с ним так?