Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Царевна

Время шло…

Симеон предсказывал, что царевич родится в мае. В самом конце оного. Софья только фыркала, на пальцах объясняя Любаве, что критические дни прекращаются с первым же месяцем беременности. И вычислить, когда царица затяжелела, — несложно. Прибавляем еще девять месяцев и радуемся жизни. И себе — в роли великого пророка. На такое-то любая повивальная бабка способна. Любава, подумав самостоятельно, согласилась с Софьей — и теперь доморощенному старцу доставалось с двух сторон. А ежели жена на человека фыркает, то и муж поневоле поменьше с ним общаться будет, дабы не раздражать беременную женщину.

И вот, двадцать восьмого мая начались роды.

Узнав об этом, старец ринулся в церковь и принялся молиться, чтобы роды состоялись тридцатого, потому как именно тогда ребенок станет великим царем.

Софье тоже сразу сообщили. В конце мая, числах в двадцатых, она по просьбе мачехи специально переселилась в Кремль, чтобы быть с ней рядом. И теперь смотрела… м-да. Кажется, процессу надо было помогать.

За ее спиной косились и переглядывались, но она не обращала внимания. Царевна Софья постепенно становилась силой, с которой надобно считаться. Ты ей сейчас не то скажешь, а она тебе развернется, да в ответ. А то и брату пожалуется. А тот — отцу. Нет уж, лучше ей поперек дороги не вставать.

И то сказать — вроде как пигалица, но как держится! Как говорит! Иногда и не скажешь, что ей еще пятнадцати нет… Кто ж ее посмеет выставить?

Вроде бы и не место девке на родах, да еще с туркой своей чернявой пришла, а поди, запрети. Когда и царица, матушка, руку к ней тянет, остаться просит…

Софья успокаивала Любаву, гладила по голове, отирала пот, поддерживала при схватках — и хмурилась. В родах она разбиралась слабо, из опыта у нее был только роддом, в котором она рожала своего сына, но верная Лейла, глядя на царицу, качала головой.

Бедра широкие, а вот сил родовых маловато. Долго рожать будет… Тут Ибрагим надобен.

Софья только головой покачала. Ибрагим… кто ж его пустит во время родов к царице? И так не продохнуть было бы от бабок, нянек, мамок, богомолиц и прочей шушеры… царевна принудительно половину повыгоняла. Нагло подходила, спрашивала: «Ты чем тут занимаешься?» и если выяснялось, что полезного труда от дамы не дождаться, — выгоняла оную за дверь. А что?

Пусть там молятся!

Алексей Михайлович удалился в церковь. Тянулись часы.

Лейла мрачнела. И к вечеру первого дня честно сказала Софье:

— Надо Ибрагима звать. Сами мы не поможем, а она и не разродиться может…

Ибрагим тоже был в Кремле, как и Софья. Но вставал вопрос — как его протащить в мыльню, где рожала Любава.

Ответ нашелся быстро. На беднягу навертели кучу тряпок, напялили платок, раскрасили лицо, и Софья лично провела его, объявив, что это известная в Дьяково повивальная бабка. А как еще?

Ибрагим посмотрел на мучающуюся царицу, осмотрел ее живот, потом ощупал что-то у нее внутри — и кивнул.

— Знаю я, что с ней такое. Меня и тому учили, мой отец лекарем известным был… Ежели б меня тогда эти звери не украли, я бы с ним работать стал. Я ей сейчас дам одну настойку. Будет не так больно. Потом ребенка надо будет поворачивать и вытаскивать. Он крупный — и поперек лег, так она долго не разродится, а все слабеть будет…

— Чем эта настойка опасна?

— Дите сонным будет…

Софья отмахнулась.

— Но выживет?

— Должен…

В голосе Ибрагима звучало сомнение. Софья вздохнула. Вот такой выбор. Ежели Любава сама не разродится — погибнет и она, и ребенок. Плохо.

Ежели сама разродится — все равно возможны осложнения. Но тут ее крайней не сделают.

А ежели они помогать ей начнут, да вдруг что случится — тут Симеон отыграется… да и плевать! Софья приняла решение достаточно быстро. Любава была ее человеком. Дать девчонке умереть или ждать у моря погоды — не выход. А значит…

Ибрагим — он ведь тоже ее. И если она не станет доверять своим людям… да, не на сто процентов, но сейчас он может сделать лучше! Так пусть делает!

Софья не знала, что сейчас в церкви, где молился Алексей Михайлович, состоялся разговор между ним и старцем. И разговор достаточно жесткий.

Симеон ведь тоже молился… за то, чтобы царица родила тридцатого числа [4] В реальной истории примерно так и обстояло. И роды, и молитва, разница в том, что помочь Наталье Нарышкиной было просто некому. (Примеч. авт.) .

Естественно, Алексей Михайлович сильно разозлился.

— Ты, старец, царице смерти желаешь? Два дня в муках рожать?!

— Не желаю я зла ей. Но ежели сын твой, государь, родится тридцатого — воссияет над ним великая звезда…

— А мать его умрет в страшных мучениях, так, что ли?

Примчавшийся по вызову сестры Алексей Алексеевич также пришел в церковь поддержать отца — и с налету атаковал Симеона. Впрочем, хитрый старец не растерялся.

— Не умрет она! Суждена ей будет жизнь долгая…

— Ты это на звездах прочел… астролог? — Случайно или нет, Алексей Алексеевич произнес последнее слово так, что получилось «астроолух». Хотя Софья к данной профессии относилась без особого пиетета, повторяя брату, что звездам до людей дела нет. С тем же успехом можно и по урожаю брюквы гадать — уродилась крупнее на третьей грядке, значит, заморозки придут. А если на пятой — так у бабки Маланьи всенепременно кобель на гулянки сбежит. Естественно, мальчишка усвоил отношение сестры — и теперь трепал несчастного старца, да так, что только пух и перья летели.

— Государь царевич, звезды…

— Говорят тебе, что жена батюшкина умереть должна во время родов? Двое суток мучиться — это ж кто выдержит!

— Государь царевич…

— Тебя бы на это время под плети положить, да сечь, как у царицы схватки начнутся. Посмотрел бы я на тебя… с-старец.

Симеон принял вид несправедливо обиженного, но сказать ничего не успел. Алексей Алексеевич подхватил царя под руку.

— Пойдем, батюшка. Я тебе сейчас отвара травяного налью, дабы ты чуть успокоился, настоечки на пустырнике накапаю… И не волнуйся за Любушку, ежели Соня с ней — ничего плохого не случится.

— Так ты в сестре уверен…

Алексей Михайлович чуть нехотя, но подчинялся сыну, принимал чашку с настоем, смотрел, как сын наливает себе то же самое — и только потом отвечает.

— Нет, батюшка. Не все в Сонюшкиных силах, но точно знаю, что для своих родных она в кровь расшибется…

— А ежели покажется ей, что новое чадо тебе соперник?

Симеон таки подполз — и не утерпел укусить. Видимо, переполнилась чаша терпения. Сверкнул глазами, взмахнул широкими черными рукавами рясы, выпрямился, на посох оперся, чтобы внушительнее вышло. Увы… у Алексея он вызвал ассоциацию только с самцом голубя-сизаря, который важно расхаживает на крыше. Алексей же Михайлович и вовсе на него не взглянул, поскольку сын весь вид загораживал.