Гай Гэвриел Кей - Гобелены Фьонавара (сборник)

И тут вдруг озеро словно взорвалось. Сразу же все пришло в движение, и в самом центре озера возникла воронка, из которой поднялся затем небольшой смерч, вращавшийся слишком быстро, чтобы можно было рассмотреть, что у него внутри. В лунном свете смерч отливал голубовато-зеленым.

Потрясенная до глубины души, смотрела Ким, как этот смерч приближается к ним, постепенно замедляя свое вращение, и наконец останавливается совсем, как бы повиснув над водой прямо перед Исанной. И только тут Ким разглядела человеческую фигуру. То был мужчина огромного роста.

По плечам его кольцами вились длинные волосы цвета морской волны, а глаза были холодны и чисты, точно осколки льда. Его обнаженное тело, стройное и гибкое, переливалось в лунном свете, словно покрытое блестящей чешуей. А на руке его кровавой раной светилось кольцо с красным камнем – таким же красным, как и сердцевина цветка, с помощью которого он был призван.

– Кто вызвал меня? Кто заставил меня против моей воли подняться из родных глубин? – Голос его звучал холодно; то был холод ночных вод, какими они бывают ранней весной, и в ледяном голосе этом чувствовались опасность и угроза.

– ЭйлАвен, это я, Исанна. Ты мне очень нужен! Прошу, превозмоги свой гнев и выслушай меня. Давно уже не стояли мы с тобой на этом берегу.

– Давно – для тебя, Исанна, – возразил ЭйлАвен. – Ты стала старухой и скоро отправишься на корм червям! – Это он сказал с явным удовольствием и торжеством. – Но я-то в своих зеленых чертогах и не думал стареть; для меня время течет незаметно, и разве что огонь банниона способен потревожить глубины моих вод. – И ЭйлАвен показал руку, на которой красным огнем пылал камень в кольце.

– Я бы никогда не стала тревожить твои воды светом банниона, не будь у меня серьезной причины. Что ж, сегодняшняя ночь станет последней в твоей долгой службе. Так выполни же мою последнюю просьбу и навсегда освободись от тех уз, которыми был связан со мною. – Чуть вздохнул ветерок; вновь зашелестели листвой деревья.

– Ты клянешься? – ЭйлАвен приблизился к берегу и, казалось, стал еще выше, немыслимо прекрасной башней вздымаясь над Исанной и нетерпеливым жестом откинув с лица длинные мокрые волосы. Вода струилась по его плечам и бедрам.

– Клянусь, – отвечала Исанна. – Я связала тебя клятвой не по своей воле. Я этого не хотела. Я всегда считала, что дикая магия должна быть свободной. И повторяю: лишь оттого, что нужда моя ныне очень велика, я решила призвать тебя с помощью огненного цветка. Но клянусь: сегодня ты наконец обретешь полную свободу!

– И что же я должен сделать? – Голос Эйлавена звучал теперь еще холоднее, еще враждебнее, и сам он весь светился и мерцал зеленоватым огнем, точно зажженным какой-то темной, недоброй силой.

– Вот, – сказала Исанна и указала на Кимберли.

Взгляд ЭйлАвена пронзил Ким точно ледяной клинок, и она вдруг увидела, почувствовала, из каких бездонных чертогов призвала к себе Исанна это божество. Перед взором Ким проплывали причудливой формы коридоры со стенами из базальта, украшенные извивающимися морскими водорослями, где царила абсолютная тишь немыслимых морских глубин… Она изо всех сил старалась выдержать взгляд божества, не моргнуть, не отвести глаза, и ЭйлАвен отвернулся первым.

– Теперь я понял, – сказал он Исанне. – Теперь я знаю! – И в голос его будто вплелась тонкая нить чего-то похожего на искреннее уважение.

– Но она-то не знает НИЧЕГО! – воскликнула Исанна. – Сотки для нее свой узор, ЭйлАвен! Сотки ей Гобелен, который поможет ей понять, кто она такая, и расскажет ей о нашем прошлом. И освободи себя от того бремени, которое вынужден был нести.

И ЭйлАвен, сверкая очами где-то в вышине, спросил, и голос его был похож на грохот расколовшейся глыбы льда:

– И это задание будет последним?

– Да, это мое последнее задание, – подтвердила Исанна.

Но он не сумел услышать в ее голосе горечи утраты. Подобные чувства – печаль, боль разлуки – вообще были ему чужды, они не принадлежали его миру. Услышав слова Видящей, ЭйлАвен улыбнулся и весело тряхнул головой, откидывая назад свои мокрые кудри, – он, казалось, уже предвкушал свободу, и трепет ожидания пробегал волной по его прекрасному, чуть зеленоватому телу.

– Что ж, СМОТРИТЕ! – воскликнул он. – Смотрите и познавайте! Но знайте, что видите ЭйлАвена в последний раз! – И он скрестил руки на груди, и кольцо у него на пальце вспыхнуло, точно охваченное огнем сердце. А потом он опять превратился в смерч, но, как ни странно, глаза Ким все время оставались прикованными к его глазам, она постоянно видела его лицо, даже когда воды озера вспенились и встали стеной. А потом его холодные – ах какие холодные! – глаза и слепящий свет красного камня у него на руке заслонили для нее в этом мире все остальное.

А потом он проник в ее душу, очень глубоко, куда глубже, чем способен был бы даже возлюбленный, и полностью овладел ее душой, и Кимберли наконец открылся тот Гобелен, о котором говорила Исанна.

Она видела, как возникали миры – сперва Фьонавар, а затем и все остальные – в том числе и ее собственный, возникновение которого было похоже на мгновенный промельк времени. И Боги являлись ей, и она знала все их имена, и прикасалась – да только не могла удержать, ибо этого не может ни один смертный, – к самой сути того невероятно сложного рисунка, что ткал на своем станке Великий Ткач…

А потом, вихрем унесясь от этого светлого видения, она внезапно лицом к лицу столкнулась с воплощением древних сил Тьмы, с Ужасом, царившим в горной твердыне Старкаш. И под его взором вся сжалась, чувствуя, как рвется нить в сотканной Ткачом основе; и познала суть Зла. Горящие уголья глаз того, кто властвовал здесь, прожигали ее насквозь; ей казалось, что его когти рвут ее плоть в клочья, и всем своим нутром почувствовала она немыслимую глубину его ненависти и узнала его имя: Ракот, Расплетающий Основу; Ракот Могрим, которого боялись даже боги и который стремился уничтожить великий Гобелен жизни и скрыть грядущее мира в своей черной зловещей тени. И пытаясь вырваться из его страшных уз, избежать его подавляющего любую волю могущества, она в бессилии своем испытала немыслимое и бесконечное отчаяние.

И даже Исанна, пепельно-бледная и совершенно в эти мгновения беспомощная, услышала ее горестный плач – плач поверженной в руины невинности – и заплакала на берегу своего озера. Но ЭйлАвен, не останавливаясь и ни на что не обращая внимания, все ткал и ткал свой Гобелен, отбрасывая прочь надежду и отчаяние и оставаясь холоднее весенней ночи, и красный камень у него на руке, прижатой к груди, ослепительно вспыхивал каждый раз, когда он вихрем проносился по озеру, точно спущенный с поводка ветер, стремясь скорее обрести ту свободу, которую некогда утратил.