Диана Джонс - Корона Дейлмарка

– Госпожа, полагаю, что это ваше, – произнес Навис, с низким поклоном преподнося гусятнице посох, который та выронила.

– Вы уж постарайтесь держать вашего долговязого растяпу подальше от этой клячи и моих гусей, – уже почти добродушно ответила дама.

– Постараемся. Но боюсь, что для этого потребуется купить ему нормальную лошадь, а у нас всех, вместе взятых, сейчас, увы, на это не хватит денег.

Женщина разразилась визгливым смехом, как будто Навис сказал что-то необыкновенно смешное, а Митт неловко уселся в седло, ощущая себя круглым дураком.

Теперь, наученный горьким опытом, он держал поводья натянутыми и останавливал лошадь каждый раз, когда из тумана возникала очередная фигура.

Когда вечером путники разбили лагерь, Венд сообщил, что до Гардейла осталась всего миля или чуть побольше, а город они пока не видят лишь потому, что тот скрыт в долине.

Очень странно, подумала Маевен: для того чтобы попасть сюда, им пришлось потратить столько времени, несмотря даже на то, что они прошли прямиком через горы!

Когда она была в Гардейле с тетей Лисс, то поездка туда заняла всего четыре часа, причем по дороге они еще предприняли краткую экскурсию по Ханнарту. Похоже, ее чувство расстояния дает сбои.

Впрочем, сбои начали давать все чувства. Гардейл внушал ей страх. Митт все время грубил и продолжал держаться настолько отчужденно, что Маевен знала: она ни за что на свете не попросит его украсть чашу Адона. А Морил еще младше ее, и она, конечно же, не обратится к нему с такой просьбой. Ей придется сделать это собственными руками. Но все равно ей было больно из-за поведения Митта. Ей хотелось попросить у него прощения, хотя она понятия не имела, чем могла его обидеть. Может быть, им всем следовало уйти отсюда и не думать больше об этой чаше.

Нет. Из той путаницы, которая творилась у нее в голове, вырвалась одна мысль, показавшаяся Маевен весьма здравой. Они с тетей Лисс выполняли обычную туристическую программу и, естественно, осмотрели тот самый колледж в Гардейле, на месте которого в старину размещалась законоведческая школа. А в законоведческой школе с древних пор существовала часовня Единого. И там на алтаре стояла – будет стоять – чаша. Рядом табличка с надписью. Она сообщает, что это всего лишь копия той чаши, которая была похищена двести лет тому назад. А из этого следовало, что она украла – точнее, украдет – эту окаянную штуку. Пусть это казалось безумным и невероятным, но означать это могло только одно: ей предстояло попасть в Гардейл и украсть чашу, потому что она уже это сделала!

Собирался дождь.

«Ой, надо все это бросать!» – сказала себе Маевен.

Морилу и Хестевану было лучше прочих. Певцы исчезли под пологом повозки. Остальные извлекли из вьюков широкие клеенки. Оказалось, что в то время они представляли собой куски толстого холста, пропитанного чем-то похожим на упругий лак. Путники растянули клеенки между тремя большими камнями и забрались под эту ненадежную крышу. Там они, обливаясь потом от духоты, несмотря на прохладу, лежали и слушали, как капли звонко стучат по тенту и шлепают по мокрой земле. Ночлег оказался настолько неуютным, что, едва занялся рассвет, все тут же вылезли наружу. К тому времени дождь прекратился. Он сменился туманом, который рассеивался на глазах.

Маевен ощущала себя липкой с ног до головы, вся кожа у нее противно зудела. Да что там говорить – она была грязна, как никогда в жизни. Девочка явственно чувствовала, как от нее воняет. Ей очень хотелось почистить зубы. Но, похоже, никто нисколько не беспокоился о зубах и даже не думал о том, чтобы помыться. А Маевен в тот момент готова была отдать левое ухо и, возможно, два-три пальца с любой ноги в придачу за хорошую горячую ванну с шапкой мыльной пены, источающей розовый аромат. А ведь в ее вьюке не оказалось даже расчески! И потому, пока Навис брился, а Хестеван тщательно распутывал свалявшуюся за ночь бороду, Маевен сделала все, что могла: сняла свой маленький шлем, встряхнула волосы и разодрала их пальцами с риском стянуть с себя скальп. От ее головы пахло просто ужасно, главным образом лошадью, но в этой вони улавливался и запах грязных человеческих волос.

– Чего бы только я не отдала за ванну, – не удержавшись, сказала она, вновь надевая шлем.

– Я тоже, – к ее удивлению, отозвался Митт, седлавший Графиню. Дело это непростое, парню приходилось очень осторожно ходить вокруг мерина и смотреть в оба, чтобы тот не лягнул или не укусил его, и, по-видимому, ему было приятно отвлечься от этого занятия. – Не думал, что доживу до дня, когда скажу такое. Хотя, впрочем, я испортился за тот год, что прожил в Аберате. Алк провел по всему замку свинцовые трубы, а в подземелье главной башни устроил большую печь с котлом. И оттуда по трубам идет чуть ли не кипяток.

Маевен еле сдержалась, чтобы не захихикать. Дела наладились. Митт пришел в себя. Теперь и она могла смело глядеть вперед и чуть ли не с нетерпением ждать прибытия в Гардейл.

Пока отряд неторопливо спускался в долину, парень продолжал рассказывать про Алка. Этого требовала его душа, та ее заповедная часть, где поселилось обещание, данное им Алку. И потому Митт никак не мог понять, отчего ему вдруг стало так весело. Может быть, из-за того, что туман наконец-то рассеялся. С дороги были прекрасно видны иссиня-черные цепи гор на фоне розового рассветного неба. Они теснились, окаймляя горизонт, пик за пиком и в конце концов сходились к возвышавшейся вдали горе Танил. Над ее острой вершиной тянулся к небу столб дыма, словно перо на шляпе, которую гигантский вулкан никогда не снимал. Зато даже на таком близком расстоянии не было видно и намека на долину Гардейла – лишь угадывался провал, заполненный темно-синей мглой, над которым поднимался туман. Казалось, что там, в глубине, спрятана изрыгающая дым колоссальная машина наподобие «Алковых железок».

– Я слышал, что в Ханнарте есть знаменитый огромный паровой орган. – Серый туман все время направлял его мысли в сторону машин.

Девушка кивнула. Она видела бережно сохраняемые останки этого сооружения во время той самой поездки, которую они совершили вдвоем с тетей Лисс.

Может, рассуждал Митт, пытаясь догадаться о причинах перемены своего настроения, все дело во внешности Норет, в ее распущенных волосах, ниспадавших из-под шлема длинными, вьющимися локонами. Она очень походила на ту молодую даму, с которой он встретился в зале замка ее тети и к которой испытывал такое почтение. Та дама, казалось, стояла невообразимо выше его, и грубить ей или даже просто вести себя невежливо было немыслимо. А может быть, он просто предвкушал встречу с Хильди.