Юрий Никитин - Святой Грааль

Он принялся седлать боевого жеребца, тот лишь покачивался, смотрел налитыми кровью глазами. Пышная грива сбилась комьями, в ней застряли роскошные репьяхи редких восточных цветов Владыки небес, от него несло перегаром, а весь левый бок выглядел голым от слипшейся шерсти — спал в луже красного вина. На седло и широкие ремни подпруг конь смотрел, как правоверный крестоносец на сарацинские святыни.

Наверху послышался грозный топот подков. Олег верхом съезжал по широким ступеням. Глаза коня были красные, начитанные, в прожилках, но ступал он достаточно твердо, хотя и с рассчитанной осторожностью. Олег сидел на нем, как неподвижный утес посреди Волги: угрюмый, тяжелый. За его спиной по обе стороны седла свисали дорожные мешки, там же висел исполинский меч, даже лук и колчан были прикреплены сзади. Душегрейка из волчьей шкуры на груди распахнулась во всю ширь, обнажая широкие пластины мускулов, в поясе калику перехватывал широкий ремень, плотно усеянный металлическими бляхами, справа висела пузатая баклажка, на которую Томас сразу уставился подозрительно и даже пытался унюхать идущий от нее запах.

— Я готов, — сказал он, бодрый, как проснувшийся заяц. — Отец-настоятель, спасибо за хлеб и ласку.

Из последнего уцелевшего здания, в стенах которого уже обозначились свежие трещины, монахи поспешно выносили сбрую для коня Томаса, его седельные сумки, мешки с овсом для обоих коней и еду на две недели пути. Бурдючка с вином Олег не заметил, видимо, здесь не знали международного обычая похмеляться, иначе отец-настоятель снял бы все с себя и монахов, только бы смиренные паломники, которые всячески избегают драк, убрались поскорее.

Томас тяжело взобрался на коня, тот пошатнулся, раскорячив ноги, помотал головой. Подбежали трое монахов, держа на плечах боевое копье рыцаря. Томас легко подхватил отполированное его железными пальцами древко, лихо отсалютовал:

— Спасибо за приют! На обратном пути обязательно заеду погостить. С друзьями!

Монахи с криками бросились в здание. Томас повернул коня к нетерпеливо поглядывающему сэру калике, бодрой рысью выехали из монастырских ворот.

Железные подковы звонко процокали по непрочным створкам ворот, что лежали на пути, рухнув от богатырского рева боевого рога сэра Томаса.

Едва выехали, а солнце уже повисло над головой. Олег обливался потом. Томасу пришлось совсем несладко: в железных доспехах чувствовал себя, как рыба в котелке с водой на жарком костре. Ни облачка, ни ветерка!

— Чем нас кормили, — сказал он напряженно. — Святой калика, я не нарушу твоих благочестивых размышлений, если на таком необъятном просторе... чуточку колыхну воздух?

Олег равнодушно махнул рукой:

— Давай.

Раздался мощный гул, рыцарь с облегчением перевел дух, плечи опустились. Оглянулся на исчезающие стены желтого монастыря, куда ушла ударная волна:

— Лучшее время моих странствий!.. Так натрясся, скажу честно, когда приближались к этому монастырю! Поверишь ли, благородный сэр калика, собирался свернуть.

— У страха глаза велики, — согласился Олег. — Хуже нет, если загодя натрясешься. Обидно!.. Но жизнь такая коварная — в самом мирном с виду месте нас может ожидать такая жуть, что в страшном сне не привидится! Например, вон в той роще...

Томас насторожился, с булатным звоном бросил ладонь на рукоять меча. Олег сказал успокаивающе:

— Я к примеру. Там, может быть, нет ничего! Но с другой стороны, может быть намного ужаснее, чем я сказал или вообразил.

Томас побледнел. Рука сама вытащила меч до половины, он сказал дрогнувшим голосом:

— Как-то странно утешаешь, святой отец! Может, лучше объедем на всякий собачий случай?

— Рощу можно объехать, а жизнь?.. Ты отдохнул, поел, теперь будь готов ко всякому. Семеро Тайных потеряли нас, но не навечно же!

— Жизнь не объедем, — повторил Томас, — но рощу бы... Можно, я еще колыхну воздух?

— Нет-нет, — сказал Олег поспешно. Он подал коня в сторону.

— Что, — спросил Томас виновато, — сильно пахнет?

— Ничуть, — успокоил Олег. — Только глаза режет. Сворачивай к роще. Там тень, а в самой роще — видно по кронам! — бьет ключ из самых что ни есть глубин земных. Попьешь, загасишь пожар с животе.

Томас напрягался все больше, цепенел, не отрывая взгляда от приближающихся деревьев, наконец обнажил меч и поехал, держа его поперек седла. Олег первым въехал под зеленую крышу, с плеч сразу будто свалилась тяжесть, а грудь расправилась, глубже вдыхая прохладный воздух. Деревья раздвигались, впереди показалась широкая полянка, вокруг теснились уверенные в своей мощи кряжистые стволы с перекрученными ветвями. Посреди зеленой поляны, усеянной цветами, лежала громадная темно-красная глыба. Рядом в крохотном озерце, которое можно накрыть щитом Томаса, поднимался бурунчик воды, взвихривались и оседали золотистые песчинки. В каменной глыбе виднелось углубление, там белела берестяная кружечка, умело и терпеливо сплетенная из чистых лоскутков коры.

Олег первым спрыгнул, взял кружку. Конь сразу же потянулся к воде, отпихнув его теплым боком. Олег поспешно отвел коня к деревьям, привязал. Здоровые дурни, а меры не знают, напьются сгоряча, сразу калеки!

Кружечка сплетена непросто умело и неторопливо, а расписана диковинными цветами, птицами, узорами. Здесь и верхнее небо с его хлябями, и среднее, даже нижнее есть, зато подземный мир отсутствует начисто, хотя место у донышка нашлось бы — явно рисовал язычник, ибо ад — придумка христиан.

Вода обожгла рот, от нее заломило зубы, словно бежала прямо с высоких гор, где белеют вечные нетающие снега.

Томас принял из рук калики кружечку, доверху наполненную ключевой водой. Он долго и жадно пил, напоил коней, дав им сперва остыть, а когда расседланные кони пошли щипать траву, Томас снова взял в ладони хрупкую кружечку, повертел перед глазами, словно не веря в такое чудо:

— Все-таки есть в этом проклятом мире, полном крови и предательства, жестокости и вероломства, есть же красота и любовь!.. Неизвестный мог наплевать в этот чистый источник, напакостить, нагадить... Однако почистил ямку, камень подволок ближе — вон старая канавка, где тащил! — сплел из березовой коры такую хрупкую красоту!.. Есть еще на свете люди, сэр калика!

Олег скривился в угрюмой усмешке:

— Кроме нас двоих? Есть еще и третий, теперь вижу.

В огромных стальных перчатках хрупкая беленькая кружечка выглядела новорожденной бабочкой. Томас сидел на каменной глыбе, держал плетенку на ладони, не желая расставаться. Синие беспощадные глаза, которые в минуты гнева становились жестокими и холодными как лед, сейчас выглядели по-детски чистыми и беззащитными.