Юрий Никитин - Стоунхендж

Глаза женщины были полны симпатии. Слабая улыбка чуть тронула губы. Она оглянулась на калику, тот скалил зубы, смотрел на нее хитро, с тайной насмешкой.

— Мир не меняется, — сказала она негромко, — Он только сбрасывает, как ящерица, старую шкуру. Но сердце все то же. Сильное и горячее!.. Спасибо тебе, боец чужого бога.

Томас не понял.

— За что?

В руках женщины с легким хлопком возник длинный изогнутый рог. По тому, как держала, Томас понял, что рог полон до краев. Он хотел отказаться, христиане пьют-де только из кубков, но руки приняли языческое питье будто сами по себе.

Женщина повернулась к поляне. Голос ее стал неожиданно сильным:

— Если отказывается Перун, если Велес против... то все же я, Леля, беру их под защиту!

Томас видел, как вскинулся от удивления калика. Глаза его

расширились, он непонимающе смотрел то на языческую богиню, то на железного рыцаря. Томас подсел к калике, тот был занят куриной ногой, жевал неторопливо, на друга лишь покосился зеленым глазом.

— Кто эта демонша?

— Леля, — буркнул Олег. — Богиня, дурень... Неужто так боишься?

— Боюсь, — признался Томас. — Не гибели, а искушения. Что тело, оно бренно, а вот душу бы не запятнать.

— Не путай душу с совестью.

— Сэр калика, ты меня не путай. Есть тело, есть душа.

Пока они были заняты богословским диспутом, Леля увела Ярославу, что-то нашептывая ей на ухо. На миг они показались Томасу похожими, как сестры: рослые, статные, уверенные в своей красоте и здоровье.

Томас провожал их взглядом, пока они не скрылись за деревьями. Вздрогнул, услышав сильный голос Перуна:

— Ну-ка, баба-яга, чем потешишь нас на этом раз?

Баба-яга подобрала беззубый рот, прошамкала:

— Чем вас тешить, когда нового зреть не желаете, а старое уже в печенках?.. Ну, разве что наши гости на этот раз помогут?

Олег равнодушно пожал плечами, а Томас вскрикнул с отвращением:

— Я? Тешить то, что противно нашей вере истинной?.. Да я... Да ни за...

Резкий хлопок прервал его жаркую речь. Костер внезапно взметнулся жарким пламенем. Багровый огонь поднялся на высоту в два человеческих роста, вверху с языков сыпались щелкающие искры. Томас отсел от жара, если даже демоны отодвигаются, а им, как известно, адское пламя в самый раз, смотрел на бабу-ягу с подозрением.

Она подвигала костлявыми руками, воззвала громко и нараспев:

— О благословенная Табити!.. В этот день всеобщего примирения яви нам согласие, дай знак!..

Пламя внезапно упало до самых углей, хотя жар не снизился, тут же взметнулось еще выше, чем раньше. Баба-яга сказала еще громче:

— Вот и лады. В этот час всеобщего примирения, когда мы не враждуем и не делим, внеси свою долю в наше веселье. Яви то место, о каком думают наши гости. А мы поглядим, потешимся!

В жарком пламени возникли сгущения, тени, двигались какие-то фигуры. Наконец на красноватом пламени все увидели раскидистые деревья, поляну, жаркий костер.

Перун недовольно покрутил головой.

— Это все, что ты умеешь? Это мы и так видим.

Баба-яга бросила злой взгляд на волхва.

— А что ж делать, если он на что смотрит, о том и думает?.. Погоди, давай другого гостя поглядим.

В пламени очистилось, некоторое время мелькали смутные тени. Затем пламя словно бы потемнело и так оставалось до тех пор, пока злой голос Перуна не заставил гостей подпрыгнуть:

— Да что ты нам показываешь?.. Ни черта ж не видно!

Баба-яга заторопилась:

— Погодь-погодь! Я ж не виновата, что его мысли блуждают черт-те где! Табити!

Из пламени донесся голос, щелкающий и шипящий:

— Я могу смотреть лишь через пламя.

Олег толкнул Томаса локтем.

— У вас в замках чем теперь светят: масляными светильниками или еще факелами?

— И тем и другим, — ответил Томас, вздрогнув, — Только светильники теперь называют лампадами.

— В твоем замке есть эти... лампады?

Томас представил себе внутренние покои барона Стоуна, где светильники были даже в коридорах. Видение как наяву встало перед глазами, он почти услышал запах подгоревшего масла, увидел высокие своды залов, массивные поперечные балки... и тут вдруг обратил внимание, что в пламени происходят изменения!

Картинка возникла сперва мутная, потом налилась светом. Похоже, они смотрели через один из светильников в замке барона Стоуна. Томас увидел внутренние покои, коридоры, потом, словно чуя его стремление, их неудержимо повлекло вдоль коридоров наверх, замелькали крутые лестницы, ступени бежали по винту, загибались внутри тесной башни.

А потом возникло бледное лицо молодой женщины, совсем еще ребенка. Она была в дорогом платье, ниспадающем до самого пола, светлые волосы были убраны под чепец, искусно вышитый серебром и жемчугом.

Она держалась гордо выпрямленной, глаза сверкали. Голос был чистый и звонкий:

— Оставьте эти напрасные попытки, любезный брат! Вам это ничего не даст!

Изображение сдвинулось, видно, Табити взглянула через другой светильник или факел. Теперь комнату было видно целиком. Томас застонал и не глядя похлопал по траве, разыскивая свой меч.

В покоях Крижаны были еще двое. Сэр Гульд и сэр Фулк, оба заклятые враги Томаса. Он постоянно сбрасывал их с коней на турнирах, и хотя коней и вооружение, по правилам принадлежащие ему, возвращал побежденным, их ненависть к Томасу почему-то только увеличивалась.

— Сними! — проревел Гульд. Он был похож на огромного вепря, которого Томас заколол на прошлой неделе. Даже волосы на голове напоминали щетину. — Сними, не позорь наш род!

Томас наконец увидел, из-за чего Гульд готов ударить младшую сестру. На решетке узкого окошка ветром трепало белый платок. Крижана махала им, когда он ехал мимо замка, потом ее оттащили, но она привязала платок к решетке. Неужели все три года он висит там и ветром его треплет?

— Этот платок останется до возвращения сэра Томаса!

— У тебя свадьба через две недели!

Ее голос был тверд, как камни Стоунхенджа:

— Я дала обет ждать сэра Томаса три года. Я не нарушу. Когда истечет последний день... да, я смирюсь с судьбой. И тогда не думаю, что захочу сказать «да» сэру Мелоуну, но я скажу. Для меня тогда будет уже все равно.

Уже сэр Мелоун, подумал Томас с отвращением. Редкостный трус, что умер бы от ужаса, возьми его в доблестный поход против сарацин. Когда король набирал молодых рыцарей, этот откупился, а соседям объявил, что король оставил его защищать земли от врагов, что могут напасть на Британию. Такие трусы после любой войны объявляют себя героями, твердят о своих подвигах так усердно, что сами начинают верить!

Фулк, который помалкивал, сказал примирительно:

— Сэр Томас — доблестный рыцарь, кто спорит? Но Господу нашему тоже нужны такие рыцари для битв и переворотов там, наверху... Не случайно же герои гибнут быстрее, чем простые воины. А никчемные йомены вовсе живут до глубокой старости. Так что сэр Томас давно уже поглядывает на нашу Британию сверху... Или поглядывал первые год-два... я хотел сказать, день-два.