Юрий Никитин - Стоунхендж

Томас задержал дыхание, глаза сами скашивались в сторону калики. Тот неторопливо насыщался, таскал то из одного блюда, то из другого, пробовал мясо в жареных орехах, рыбу в голубичных ягодах, соловьиные язычки в муравьиной кислоте. Он был просто мужиком, любителем поесть, полежать, поглядеть на людей, послушать рассказы. Уже и следа не осталось от того изнуренного отшельника, который встретился ему в жарких землях Сарацинии!

— А по слухам, — спросил он осторожно, — что он умел?

— Говорят, он может в зверя и птицу перекидываться. Даже без колдовства. Но странный он, если не вовсе помешанный... Какое-то горе ему большое выпало, вот умом и тронулся. Ходит по дорогам в тряпках, бормочет что-то... А их, бродяг, сколько вон по дорогам, разве среди них его заметишь... А зачем тебе Вещий?

Томас подобрался, ибо тон князя уже был другим, настороженным. Томас махнул рукой, стараясь держать голос беспечным:

— Да просто так... Теперь я думаю, что тот вовсе не Вещий Олег был. Тот был высокий, голос, как труба, взгляд гордый и властный, а за ним ехало двадцать слуг и оруженосцев.

Князь сразу потерял к нему интерес.

Ее странные лиловые глаза изучающе смотрели на рыцаря.

Внезапно раздалось хлопанье крыльев. Огромный ворон пролетел над двором, над столами, сел на окно второго поверха прямо над головами пирующих. Чересчур крупный, нахохленный, он свесил голову и стал внимательно обозревать сидящих за столами. Сразу словно повеяло холодом. Ворон везде вестник беды, а этот словно бы выбирает, на кого ее нацелить немедленно.

Глаза у ворона были желтые, словно у лесного зверя, балка трещала под крепкими когтями. Он еще смотрел на гостей, а те бледнели и отводили взгляды, когда вдруг звонко звякнула тетива.

Ворон подпрыгнул, словно от сильного удара снизу. Полетели перья, а ворон медленно наклонился, когти, царапая балку, разжались. Он рухнул с высоты на середину стола с таким шумом, словно этот был матерый волк. Посуда подпрыгнула, ворон забился, подпрыгивая и царапая стол стрелой. Красные капли крови брызгали из раны.

Все взгляды, растерянно побежав по залу, наконец отыскали стрелка. Это была золотоволосая поляница, что пришла с рыцарем и каликой. Сняв тетиву, она деловито смотала ее в клубок, сунула в мешочек на поясе. Распрямленный лук привычно занял место за спиной. Она опустилась на лавку и продолжала деликатно грызть крылышко гуся.

В зале началось движение. Убитого ворона стащили на пол, потоптали ногами на всякий случай. Кто-то крикнул, чтобы стрелу не сломили, дорогая.

Возле князя возникли двое гридней с обнаженными мечами. С голодной готовностью смотрели по сторонам, готовые отдать жизнь за любимого князя. Поморщившись, князь отодвинул обоих: не заслоняйте свет, все равно опоздали, дурни. Не сплоховала только женщина... И сидит себе, ест. Будто ничего не стряслось. Или такое для нее привычно?

Томас косился на Яру. Калика, сдерживая усмешку, подался назад — пусть рыцарь подивится настоящей женщине. А что ей еще остается делать, если кони все скачут и скачут, а избы горят и горят...

— Хорошо готовят, — произнесла Яра. — Такую стряпуху беречь надо.

На нее смотрели во все глаза. Острый взгляд князя чуть потеплел:

— Моя жена сама готовит.

— Верно делает, — одобрила Яра. — Готовить — дело серьезное. Это не земли раздвигать мечом.

— Я передам жене, — пообещал князь. — Она будет довольна.

Томаса раздражали откровенно бесцеремонные взгляды. Его разглядывали, как диковинную обезьяну, едва не совали пальцы в рот, чтобы посчитать зубы. Но еще откровеннее рассматривали Яру: она почти не уступала мужчинам в росте, а здесь собрались богатыри и знатные мужи, и к тому же ее легкий доспех никак не скрывал здоровую женскую фигуру.

Подходили, заговаривали, натыкались на враждебный взгляд заморского рыцаря, отступали с великой неохотой. Томас старался держаться рядом, шепнул:

— Ежели что, только кивни! Я им быстро шеи посворачиваю.

— За что? — удивилась она.

— Ну как... Ходят, глаза пялят...

— А что, — не поняла она, — у меня уже и посмотреть не на что?

— Да нет, я не о том...

Ее лиловые глаза стали вопрошающими. Она старалась понять, а у него язык прилип к гортани — калика бы назвал это иначе. — не мог объяснить, что крещеной женщине надлежит сидеть и сопеть в две дырочки. Ждать, когда за нее решат, за нее поймут. А ее дело телячье — поела и в хлев.

— Мы в чужом краю, — сказал он, сердясь на самого себя. — Надо ушки на макушке.

— Тебе виднее, — сказала она. — А у меня уши на месте.

Пир длился всю ночь, но и утром мало кто уходил вовсе, а чаще просто отлучался на крыльцо или в углы двора. Томас насытился быстро, ерзал, вести степенные беседы не умел и не хотел учиться, часто вставал, ходил защищать Яру, но той всякий раз никакая защита не требовалась, и он разочарованно возвращался обратно.

Олег сидел за столом в одиночестве, перепил всех, двое не могли выползти из-под стола. Перед волхвом стоял кувшин с вином, а три пустые лежали на боку.

Томас спросил горько:

— Сэр калика, неужто это твое единственное утешение?

Олег удивился:

— Нет, конечно. В княжих подвалах таких сотни две.

Томас тяжело рухнул на лавку рядом, вытянул гудящие от усталости ноги. Было горько и тоскливо. Похоже, на этот раз застряли по-настоящему. Это не в лесу, где только деревья да звери, а в шумном городе. Здесь намного хуже, потому что люди всегда злее любых зверей, опаснее, недоброжелательнее.

Яра неслышно подошла сзади.

— Не пора ли уходить?

— Куда? — спросил Томас горько. — Деньги срезали, коней нет...

Вместо ответа Яра разжала кулак. На ладони лежали три серебряные монетки.

— Откуда? — спросил калика строго.

— У меня нет кошеля, — ответила Яра, чуть смутившись. — Я монеты держала так... в карманах.

Томас молчал, не зная, как отнестись к такому унижению, что они будут жить на деньги женщины. Калика тяжело поднялся.

— Здесь поблизости неплохой постоялый двор. И недорогой.

— Зачем нам постоялый двор? — спросил Томас тоскливо. — Я наелся на неделю вперед.

— Отоспимся.

На постоялом дворе они сняли маленькую комнатку под самым чердаком. Калика дремал, а Томас, стоя у окна, наблюдал, как у ворот остановились три великолепных коня — высокие, сильные, с выпуклыми мышцами. Их держал под уздцы маленький невзрачный человек. Настолько невзрачный, что сошел бы за невидимого, если бы не кони. Взглянув на коней, каждый невольно искал взглядом владельца.

Оставив их у коновязи, человек исчез на крыльце. Томас сказал с сердцем:

— Везет же каким-то дурням!

Калика поднялся, посмотрел:

— Ну, дурни на таких не ездят.

— Ездят, — возразил Томас. Кулаки его сжимались. — Ты бы видел, каких дурней я видывал на аргамаках!