Юрий Никитин - Изгой

Наконец, дав насладиться созерцанием себя, она сделала шаг к ним навстречу. Солнечный свет пал на ее лицо, почти такое же моложавое и приветливое, как и двадцать лет тому... но все же каждый увидел глубокую сеть мелких морщин, слегка обвисшие щеки, складки на шее. Ее темные глаза быстро и цепко схватили лица всех пятерых мужчин. Сильнейшие чародеи, члены Совета Семерых Тайных правителей, сейчас выглядят усталыми, а кое-кто и вовсе измученным. Привыкшие повелевать стихиями, сейчас растеряв исполинскую силу магов, они сгрудились, как овцы, тихие, переговариваются слабыми потрясенными голосами.

Она через силу улыбнулась, сказала весело:

— А они, как мальчишки, сплетничают!..

Беркут хмыкнул, согласился:

— Да нет, замышляем... Только в детстве замышляли груши своровать в чужом саду, а сейчас прикидываем, сколько золота натаскали твои муравьи в подвалы...

— А какой магией ты это делаешь? — поддержал Ковакко.

Хакама сказала сладким голосом:

— Это давно не магия... Сперва в самом деле была магия, но муравьи обучаются быстро. Теперь у них это просто привычка.

— Тогда подумай, — предостерег Беркут, — как их отучить от этой привычки! А то засыплют и тебя.

Она расхохоталась, прекрасно зная, что ее голос и смех остаются такими же музыкальными, чарующими, нестареющими. Чародеи как будто в самом деле чуть приободрились, начали смотреть не так затравленно.

— Дорогие друзья, — произнесла Хакама сладким голосом, — мы так давно не собирались вместе... Дорогой Беркут, ты выглядишь великолепно! Ни один орел не сравнится с тобой гордой статью!.. Милый Ковакко, в твоих глазах все та же мудрость, которая так меня восхищала!.. Россоха, ты прибыл первым, а тебе дальше всех... признайся, ты сохранил свою силу чародея? Милый Короед, ты все так же силен и молод!.. А у Боровика сила плещет из ушей...

Ей отвечали с принужденными улыбками, а потом и в самом деле оттаяли, повеселели, приободрились. Хакама за эти годы, правда, постарела, но не так уж, как превратилась бы в старуху любая простолюдинка. Все так же держится как юноша, волосы острижены так коротко, что невозможно ухватиться, в то время как у всех мужчин лежат на плечах, а у Ковакко так и вовсе на спине, а глаза ее все такие же улыбчивые, голос сладкий и задорный разом.

Ковакко сразу заявил сварливо:

— Хакама! Надеюсь, ты приглашала всех так настой-чиво действительно по очень важному делу. Я истратил последние капли мощи, чтобы добраться... Обратно поползу на четвереньках.

Боровик сказал язвительно:

— Я разрешу держаться за хвост моего осла.

— Ты приехал на осле? — удивился Ковакко.

— Нет, уеду. Если здесь сам не стану ослом. Хакама повела рукой в сторону входа. Глаза ее улыба-лись, а музыкальный голос стал совсем сладким и привет-ливым, как бывает приветливой в знойный день крона огромного дерева с широко распростертыми ветвями.

— Заходите!.. Прошу!.. Всем-всем бесконечно рада! Они проходили мимо, улыбались, она с кем обнималась, с кем обменивалась заговорщицкой улыбкой. Беркута шутливо ткнула кулаком в могучую грудь, Россохе поклонилась, и все входили в заново перестроенный зал уже обласканные, довольные, подбодрившиеся.

Россоха видел, как Боровик потрогал амулет на шее, губы слегка шевельнулись, и сразу длинная бесформенная одежда исчезла, сменившись костюмом почти воина, плотно облегающим его коренастую сильную фигуру.

Зал без окон, так и должно быть, это башня, раньше все было наверху, но теперь не всяк сумеет подняться по ступенькам на такую высоту, но десяток светильников дают ровный яркий свет. Даже Ковакко, у которого глаза слабоваты, довольно огляделся, даже не щурится.

Все рассаживались медленно, неспешно. Так это выглядело, неспешно, хотя на самом деле, мелькнула мысль в голове Хакамы, каждый не доверяет даже чужой мебели, уж очень привыкли к той, что возникала по их желанию. Беда сильных магов! Беда в том, что все их желания исполнялись слишком легко и быстро. А теперь окружающий мир кажется вовсе враждебным...

Наконец расположились, смотрят на нее выжидательно. Ковакко, Боровик, Россоха, Короед, даже всегда подчеркивающий независимость Беркут. Все сидят, кто где считает для себя удобным или престижным, смотрят. Тем самым отдают ей инициативу. А кто владеет инициативой, тот уже хозяин положения. Хотя некоторое время придется затратить, чтобы это дошло до всех.

— Я пригласила вас, — сказала она музыкальным голосом, в последний момент успев проглотить слово «собрала», что наверняка задело бы самолюбие Беркута и Короеда, — потому что мир изменился... Не в лучшее время для нас. Нам нужно как можно скорее... и правильнее, решить, что нам предпринять в этих изменившихся условиях.

Ковакко и Россоха слушали вежливо, а Беркут, что развалился, как ленивый кот на лежанке, буркнул:

— Что предпринять, что предпринять... Учиться сапоги шить! Кто способен учиться, конечно. Остальным — огороды копать.

Ковакко поморщился. Беркут говорит слишком громко, словно простолюдин перекрикивается с заблудившейся овцой, сказал тихо:

— Магическая мощь уходит из мира. Неизвестно, сколько это будет продолжаться... Может иссякнуть вся, но могут остаться какие-то капли.

Беркут буркнул:

— Что капли? Мы привыкли к рекам. С волшебниками покончено. Останутся какие-нибудь мелкие деревенские колдуны... Привороты-отвороты, порча скота... На это и капели хватит.

— А мы?

— А мы исчезнем, — ответил Беркут с раздражением. — Превратимся в сапожников или огородников. Ты не пробовал вкус репы, выращенной своими руками?

— Не повезло, — ответил Ковакко саркастически.

— Мне тоже. Но скоро нам повезет! Еще как повезет. Хакама похлопала ладошкой по столу. Чародеи умолкли, повернули головы.

— У нас остались знания, — напомнила она. — Мы почти двадцать лет были властелинами мира! Нам ли вот так взять и отступить?.. Мы знаем все тайны, мы знаем секреты всех властелинов и правителей, все тайные ходы-выходы из дворцов, знаем, сколько у кого в казне. Умный человек этими знаниями может воспользоваться так, как будто и не терял магической мощи!.. Подумайте над этим. Мы не только можем, но и должны оставаться Семерыми Тайными, что властвуют над миром. А мои подвалы с золотым песком?

Она впилась в их лица, стараясь заметить, кто как среагирует на ее нарочитую замену «правят» на «властвуют». Создатель Совета Семерых, Олег Богоборец, настаивал и утвердил формулу, что они правят народами кротко и мудро, пресекая в корне войны, помогая с дождем во время засух, насаждая в мире миролюбие и хорошие нравы. Сами же должны довольствоваться лишь тайной властью, никогда не выказывая ее явно, не создавая себе громадных дворцов, выставленных напоказ... Но что за удовольствие от власти, если она не сможет ее демонстрировать покорным и устрашенным толпам?