Юрий Никитин - Изгой

Хакама настаивала, чтобы наконец-то перешли реку, опрокинули мужичье, но Агафирс все выжидал. Зной одинаково мучит обе стороны, но в лагере гелонов все чаще и чаще вспыхивают драки за лучшее место на берегу, когда купают коней. Теперь все лезут без всякого порядка, очереди, кому когда восхотелось. Все злятся, а некоторые вообще отправляются вроде бы поискать места в тени и уже не возвращаются.

Десять дней простояли гелоны, как просчитал Агафирс, за это время даже от того порядка, что поддерживал их полководец Турч, не осталось и следа. Днем гелоны страдают от зноя, ночью отбиваются от комаров, встают нехотя, опухшие от укусов, а с утра тех и других доводят до бешенства крупные, как воробьи, оводы, слепни.

Как стало известно, некоторые мужики потихоньку под покровом ночи ускользнули из стана. Поднялось возмущение, но потом раздались и рассудительные голоса, что агафирсы трусят, явно же страшатся перейти реку, вот те и решили, что без них обойдутся, здесь и так собралась несметная сила...

На следующую ночь ускользнуло уже около сотни, а потом и среди бела дня всякие обиженные на соседей или просто на жару вскакивали на коней и уезжали из стана. Начало нарастать беспокойство, в покидающих лагерь полетели оскорбления, насмешки, в них бросали комьями сухой земли, но, хуже того, однажды ночью пронесся слух, что лагерь покинули и сам Турч с его воеводами. Поднялся такой гвалт, что агафирсы на том берегу всполошились и схватились за оружие.

Турч едва успел заснуть, когда полог шатра распахнулся, влетел испуганный оруженосец, пролепетал:

— Господин, там...

И тут же, отшвырнув его, ворвалась целая толпа с оружием в руках, готовая бить и крушить, ломать мебель, вымещая злость на сбежавших полководцев. Увидев сонного Турча, мужики замерли, потом один, опомнившись, заорал дурным голосом:

— Так это ж все брехня!.. Брехня!.. Никуда они не делись!

Турч не успел опомниться, одеться, как его полуголого подхватили на плечи, бегом понесли по лагерю, показывая, что вот он, родимый, не сбежал, не бросил, остается верным воинскому долгу, чудо-то какое в перьях! Вот он, родимый наш!

Агафирсы время от времени выезжали из лагеря целыми отрядами. Теперь и гелоны, забравшись на деревья, могли видеть, как те скачут, разом останавливаются на полном скаку, поворачиваются, как один человек ощетиниваются длинными пиками или же, наоборот, хватаются за боевые топоры.

Притомив коней, возвращались, а им на замену выезжал другой отряд, тоже разогреть застоявшихся коней, приучить себя и коня к слитным действиям всего отряда, а заодно и попугать гелонов — все уже знали, что за ними наблюдают.

В лагере гелонов в самом деле распространялись слухи один другого страшнее. Всадники, что, как муравьи, одинаково выполняют все приказы, казались нечеловечески страшными, непонятными, таинственными, даже заговоренными злыми колдунами. Тут же у костров пошли рассказы о разных случаях, когда кого-то не брало железо, а стрелы вовсе отскакивали, таких заговоренных можно убить только прутиком омелы, смоченной в отваре из лап молодой лягушки и перьев птицы Стратим...

Уныние пошло по лагерю, как круги от брошенного в воду камня. Одни тут же напились до свинского состояния, другие призывали богов и давали обеты, третьи клялись умереть, не покидая лагеря, но уже не отыскалось тех смельчаков, кто хотел перейти реку и ударить на агафирсов.

Скиф и его воеводы спешно обходили стены, осматривали, готовясь к осаде. К огромному облегчению Скифа, стены оказались в полном порядке, нигде ничего не пришлось чинить, закрывать бреши или менять камни. Впервые он подумал о Гелоне-воине с благодарностью, такие стены выдержат любой натиск.

Настоящих мечей и боевых топоров в оружейной все же оказалось недостаточно. Скиф велел насадить косы ребром на древки, как и наконечники копий, а тяжелые дубовые палицы приказал набить толстыми гвоздями, которыми подковывают коней. Только доспехов в подвалах оказалось вдоволь, и вскоре все мужчины Гелонии гордо расхаживали в кожаных латах, а то и в металлических, медных или бронзовых.

Теперь ночная стража на стенах утроилась, из окрестных деревень спешно везли крупу, муку и другие припасы, хотя подвалы и кладовые города и так ломились Гелон всегда был осторожен и запаслив. Из деревень постепенно прибывали мужики, но семьи везли немногие. Как-то не верилось после десяти лет безбедной мирной жизни, что на их земли явится враг.

Город и окрестности бурлили, кипели. Всадники носились на быстрых конях между селами, а слухи, один нелепее другого, разлетались как вспугнутые вороны. В Гелон тянулись тяжело груженные подводы, шли угрюмые люди с косами и цепами на плечах. Немногие были в кожаных латах собственной выделки, но в городе все получали настоящее оружие и настоящие доспехи.

Однажды Скиф, объезжая городскую стену с внешней стороны, наткнулся на целую толпу, что двигалась к воротам. Его тут же окружили, он видел всюду разъяренные лица, вскинутые к небу косы, пики, дубины, палицы и даже колья, отовсюду несся крик:

— Не отдадим Гелонию!

— Дай оружие!!!

— Веди нас!..

— Вместе жили, вместе и помрем, но Гелон не сдадим!

Скиф чувствовал, как в глазах щиплет, он сам был в этот миг готов броситься на врага и растерзать его в клочья, защищая вот этих самоотверженных мужиков, что оставили семьи и пришли защищать нечто более высокое, чем жизни, защищать Мечту, защищать дело и первого справедливого правителя Гелона, который ушел из жизни так же доблестно и праведно, как и жил.

Он вскинул к небу руки, призывая его в свидетели, закричал громко и звеняще:

— Успокойтесь!.. Мы не отдадим наш славный город, не отдадим Гелонию!.. И сумеем защитить свои земли. Но если кто из вас раньше когда-либо держал в руках оружие, умеет держаться в седле, приходите сегодня к городской зброярне. Вам дадут оружие, накормят, распределят по отрядам. Не отдадим Гелонию!

Дружный клич всколыхнул мир, заставил затаиться в страхе подземных зверей, а птицы в соседнем лесу поднялись с веток и закружились над деревьями.

— Не отдадим!

— Всю кровь до капли!

— Не сдадим Гелонию!

Но все-таки в городе настали тревожные дни еще задолго до подхода агафирсов. Мужчины, оторванные от семей, занялись, естественно, беспробудным пьянством. Привыкшая к порядку стража хмуро поглядывала на пьяных, но не вмешивалась даже в то и дело возникающие драки. Переселенцы, оставшись на ночевке в городке, прямо на площади жгли костры, бражничали, спорили, дрались, прыгали на спор через огонь. В трех местах пели и плясали бродячие музыканты, танцовщики. Им бросали монеты, орали, нахваливали, в музыку и песни вплетались хриплые голоса охотничьих рогов, резкие вопли дудок, рев скота, далекие звуки била со сторожевой башни.