Наталья Павлищева - «Злой город»

В результате иногда мы даже ничего особенного не предпринимали, просто бесшумно выбивали охрану, а на следующий день находили в лесу казненный десяток, а если везло, то и больше воинов. А что, мне понравилось уничтожать татар их же собственными руками.

А когда стали применять еще и маскировочную одежду, вернее, что-то вроде плащей, накинутых поверх доспехов, стало еще эффектнее. Честно говоря, этакое привидение с железной маской вместо лица, появлявшееся в темноте из леса, могло напугать кого угодно. А если добавить непонятные вопли вроде «Йе-ха-а!» или индейского боевого клича, эффект получался убийственный, охрана пускалась наутек раньше, чем ее успевали побить стрелами. Если это удавалось сделать, мы просто разоряли весь лагерь, главное, разгоняли по лесу лошадей или били их и уходили, не вступая в бой с очухавшимися.

Еще помогали перетяжки поперек дороги. Местные мужики придумали такую хитрость – они закрепляли прочную веревку одним концом наглухо к толстому дереву, а другой оставляли свободным, но прикрепленным к тяжеленному противовесу, выбить опору из-под которого было довольно просто. Веревка спокойно лежала в снегу где-нибудь на лесной дороге, а в кустах наготове с кувалдой в руках стояла пара местных умельцев. Наши всадники налетали на татар, провоцировали их на ответный удар и уходили. Пропустив своих над спокойно зарытой веревкой, мужики быстро выбивали подпор, и противовес мгновенно натягивал веревку поперек дороги. Свалившихся добивали стрелами, если их оказывалось слишком много, торопились уйти, чтобы не погибнуть самим, а если поменьше, то преследователи находили свою смерть в русском лесу.

Получалась интересная картина – мы побили гораздо больше врагов именно партизанскими действиями, чем в открытых боях, зато у самих потери оказались минимальными. Все же Россия всегда была сильна партизанами!

Бату-хану донесли, что в округе снова появились урусы, причем это не жители, ушедшие в леса из сожженных деревень, а конная дружина, и довольно сильная. Откуда здесь дружина? Однако самым неприятным было сообщение не о самой дружине, а о том, кто во главе. Хан снова услышал имя… эмира Урмана.

Бату изумленно уставился на главу разведки, произнесшего это имя:

– Кто?!

– Эмир Урман, хан.

– Ты глуп, голову эмира принесли мне на острие копья давным-давно!

– Это не люди, хан… Это восставшие мертвецы.

– Что?!

У Батыя, кажется, даже вши на теле замерли от ужаса.

– У них железные лица. Но это воины эмира Урмана.

– Что за железные лица?

– Бог Сульдэ, дав урусам новые тела, заменил лица на железные, и голоса тоже стали железными.

Хан распорядился немедленно вызвать Субедея. Если только в войске пойдут слухи, что мертвецы урусов встают и снова идут в бой, боевой дух не удастся поддержать никакими казнями или обещаниями большой добычи.

Монголы чувствовали себя на земле урусов с каждым днем все неувереннее и хуже, уже не радовала богатая добыча первых недель. Урусы в каждом городе отчаянно сопротивлялись, целыми деревнями уходили в лес, сжигая свои дома и припасы, войску откровенно угрожал голод, начался падеж обессиленных лошадей, а гибель обоих лошадей равносильна гибели самого хозяина, куда деваться среди снегов и морозов монголу без коня? Он переставал быть воином, плетясь в обозе вместе с женщинами. Привыкшие даже малую нужду справлять, не слезая с коня, монголы по земле ходили неуверенно, а уж по глубокому снегу тем более. Но и обозы урусы то и дело грабили, вернее, просто уничтожали, сжигая и втаптывая в снег все то, что татары так старательно собирали в их сожженных городах.

Добычи становилось все меньше, захваченные в плен урусы были плохими, непокорными рабами, а их женщины плохими наложницами, предпочитая лучше погибнуть, чем ласкать монгольских воинов. Конечно, они не гибли, но и покорности не проявляли.

Каждый знает, что бог войны Сульдэ забирает погибших в бою воинов на небо, но в том-то и дело, что куда больше оказывалось погибших не в бою, а вне боя! Ладно бы гибель при штурме стен, все же это штурм, но часто они даже не успевали вступить в бой, проваливаясь в какие-то волчьи ямы, слетая с коней, наткнувшихся на невесть откуда взявшуюся преграду посреди дороги, по которой перед этим легко проскакали на своих конях железные урусы, бывали вырезаны в ночных дозорах, убиты стрелами, выпущенными ниоткуда… Именно этот страх перед неведомой смертью, приходящей из темноты, словно от злых духов, парализовал волю лучших воинов, делая их беспомощными.

Леса урусов оказались почти непроходимыми для монгольской конницы, потому что изобиловали болотами, завалами, оврагами… Оставалось двигаться по льду рек, а значит, быть очень уязвимыми, потому что по берегам в любом месте можно получить стрелы из кустов или увидеть впереди завал поперек русла. Помня о том, что хитрые урусы умудряются делать надолбы даже посреди реки, вмораживая в лунки затесанные бревна, выбить которые потом очень тяжело, темники были вынуждены отправлять разведку далеко вперед, а за ней еще воинов и рабов для расчистки дороги. Это сильно замедляло движение, а долго стоять на одном месте нельзя – нечего есть людям, но главное – лошадям. Обилие золота и мехов в обозе не могло накормить бедных коней, которым не удавалось пробиться сквозь глубокие урусские снега к остаткам прошлогодней травы. Ограниченные в пространстве монголы просто не имели возможности рассредоточить своих коней для розыска корма под снегом.

Все, все за этих урусов и против монгольских воинов! Даже злые метели здесь иные, чем дома, в степи.

От трудных раздумий хана отвлекло появление Субедей-багатура. Полководец был мрачен, ему тоже донесли о появлении позади обоза урусской дружины и о том, что урусы имеют железные лица. С таким монголы еще не встречались, рассказывали, что у конных воинов на западе железные ведра, но про железные лица даже Субедей никогда не слышал.

Мы остановились на берегу большого болота, уже основательно оттаявшего, а потому непроходимого. Двигаться можно только вдоль него, а потому решили передохнуть, пока не вернутся отправленные вперед разведчики. Разложили костры, чтобы погреться, принялись за работу кашевары, дружинники расседлывали лошадей, такая бивачная жизнь стала уже настолько привычной за последние месяцы, что все делалось как-то без особых раздумий.

Но здесь мы оказались не одни, неподалеку на островке посреди болота метался неизвестно как попавший туда поросенок, небольшой полосатик, видно, прошлогоднего выводка. Он подходил к самой воде, совался в нее, отчаянно визжа, отступал и делал новую попытку. До островка несколько кочек, но их почти не видно под остатками льда и снега.